На южном фронте без перемен
Шрифт:
Гарри самозабвенно лупил по противнику из автомата. Расстояние в принципе позволяло, но стрелять в белый свет как в копеечку… Нет, это не порядок. Я подошёл к Гарри и заорал:
— Кто разрешил стрелять из автомата?!
Гарри от волнения и обиды забыл все такие трудные русские слова и что-то яростно кричал по-татарски.
А вот соседняя «Шилка» не унималась. Как вела огонь, так и продолжала. Вокруг бегал какой-то майор, (я его не знал), и вопил, чтобы прекратили это безобразие. Наконец из машины высунулся лейтенант Костя, (безбашенный парень!), и раздражённо спросил:
— Ну, и кто это приказал-то?
Не слышно было, что ответил майор лейтенанту, но ответные реплики мне было слышно очень хорошо:
— У меня есть своё начальство! И мне приказано вести огонь!! И приказ никто не отменял!!! Всё!!!!
Бесстрашный лейтенант скрылся в люке, а майор в бессильной злобе заколотил по броне. В этот момент «Шилка» умолкла сама — скорее всего, патроны кончились. (А может, и Костя проявил благоразумие).
Где-то стрельба еще велась, по крайней мере, на той стороне села я явственно слышал многочисленные автоматные очереди, но у нас наступила тишина. Ваучеры еще немного покрутились на позиции, и ушли в сторону кухни.
Я с облегчением вздохнул и присел отдохнуть на снарядный ящик. «Всего-то два снаряда израсходовали», — подумал я. — «А у меня их тут еще!.. И уже без тары. И куда я их дену?».
Тут что-то щелкнуло у меня в голове. «Имущество, имущество…», — какая-то мысль не давала мне покоя. Вдруг я сообразил: на позиции нет ни одной лопаты. Раньше они все время попадались мне под ногами, и я постоянно приказывал их убрать… И где они сейчас?
— Волков! Ну-ка, иди сюда… Скажи мне, друг, куда делись все наши лопаты?
Сержант потупился, и даже как-то затосковал. Мне пришлось повторить вопрос.
— Так, это… ОМОН приходил, танкисты, спросили лопаты… Мы и дали, — ответил Волков.
— А больше вы им ничего не дали?
— Нет, больше ничего, — сержант постарался не уловить в моем вопросе сарказма.
— Так, значит… Омоновцы теперь на другой стороне села, лопаты наши туда и уплыли… Но танкисты-то тут! Чего они там копают? Пойди, посмотри, и принеси обратно… Живо!
Волков понурился, но пошел выполнять мой приказ. Минут через десять он вернулся, и принес одну — единственную лопату, да и ту поломанную.
— Это все? — спросил я.
— Да, это все. Две лопаты взял ОМОН, а одну танкисты.
Я неодобрительно покрутил головой, и высказал свое единственно возможное в данной ситуации пожелание:
— Ну, тогда молитесь, чтобы мы оставались на месте. Если еще куда переедем, то будет землю копать руками.
Я махнул на Волкова, отвернулся от него, и принялся рассматривать в бинокль Первомайский. Ничего не происходило. Основные события разворачивались на той стороне, у нас же стояло затишье.
Я находился на позиции почти до самого вечера. Но больше приказа на открытие огня не было. Когда мне надоело мерить шагами промежуток между орудием и «Шилкой», я отправился к Рустаму. Он — командир батареи. Может быть, ему что-то известно об обстановке?
— Что, село заняли? — весело спросил я.
— Какое там заняли! Еле-еле вроде бы за окраину зацепились, — мрачно ответил Зариффулин.
— А чего ж тогда не стреляем? — Я удивился.
— Чтоб в своих не попасть!
Это звучало достаточно логично. Я не стал засиживаться в гостях, а медленным шагом, задумчиво опустив голову, вернулся к подчиненным.
Мое настроение смогли поднять сразу два события: во-первых, нынешний обед оказался вкуснее, чем обычно, (его можно было назвать даже «праздничным»), а, во-вторых, пришли сразу два письма — от родителей и от благоверной.
Благостную послеобеденную картину портил только Федя Коломейчук. Бедолага маялся зубами. Щеку ему разнесло в пол-лица, и стонал он довольно громко и надоедливо. Наконец, я не выдержал.
— Пойдем со мной, — сказал я Феде.
— Куда? — испуганно спросил он. Наверное, подумал, что я буду выдирать ему зубы лично — плоскогубцами. Зря боялся, я же не Бандера. Вот он, наверное, так бы и сделал.
— Пойдем к комбату, — раздраженно ответил я наводчику. — Я же не могу отпустить тебя к врачу! А комбат может. Все, давай, пойдем!
Когда я показал Федю Рустаму, он этому не обрадовался. И стал еще мрачнее, чем был.
— Тут где-то в тылах большой госпиталь, — подумав, сказал он. — Топай, Коломейчук, туда своим ходом. Вряд ли тебя кто остановит. Кому ты нужен?
Получив разрешение, Федя исчез. Больше я не видел его никогда. По слухам, после госпиталя он попал вообще в другую часть и служил уже там. Возможно ли это? По идее — нет, но в жизни чего только не бывает! Может быть, и правда перевелся. Может, ему там было лучше, чем у нас.
В сумерках подошёл капитан Донецков с приказом вести беспокоящий огонь. Ну, вести так вести, делов-то! Капитан ушёл, а мне удалось задремать.
Пробуждение мое оказалось не особенно приятным — я элементарно замерзал. Причина была проста: в отсутствие Коломейчука следить за костром оказалось некому. И он тихо затухал. Ленивые бойцы, не думая ни о чем, дрыхли без задних ног.
Мне пришлось подняться, пинками поставить на ноги остальных, и выразительно показать на едва тлеющую золу.
Волков, в свою очередь, сорвал злость на рядовом составе. Лисицын, громко проклиная войну, выполз наружу и побрёл искать топливо, а небо внезапно озарила ярчайшая вспышка. Осветительная бомба на парашюте зависла над поселком. Стало светло как днём. Жёлтый свет чем-то напоминал новогодние салюты, и все заворожёно уставились в небо.
— Э-э-э… — вспомнил я. — Давайте заряжайте, пока видно. Надо же выстрел произвести.
Шиганков с видимым удовольствием пошёл стрелять — днём-то кто бы ему это позволил? Пушка грохнула, вылетела пустая гильза. Солдат вернулся с тупым лицом и пустыми глазами — он явно не ожидал от отдачи такой силы. Наверное, в голове у него все звенело, и он слегка оглох.
Через полчаса к орудию отправился Лисицын. А я то дремал, то снова просыпался от выстрелов. Тогда мне приходилось выбираться из ямы и ходить по позиции вперёд-назад: больные колени никак не хотели униматься.