На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– Представьте же себе, – ответил Мышецкий, – я тоже так считаю. У лжи век короткий… Но я же – не большевик! Вы это знаете.
Кобзев усмехнулся:
– Ничего не было бы глупее видеть вас в этой ситуации. Однако же я…
– Простите, кто это – вы? – нахмурился Мышецкий.
– Социал-демократ, да будет мне позволено произнести это слово перед слугой его величества?
– Ничего, я не сгорю со стыда! Продолжайте…
– Я, – продолжал Кобзев, – не считаю возможным для себя пользоваться услугами некоего пройдохи Штромберга, причисляющего
– А пройдохе Штромбергу, – ядовито заметил Мышецкий, – вы и не нужны. Можете не пользоваться его услугами!
Кобзев неопределенно махнул рукой:
– Борисяк глуп и не понимает. Ничего не понимает…
Мышецкий прикусил потухшую папиросу. Бить так бить: ему уже казался далеким этот человек.
– Послушайте, Иван Степанович, – сказал Сергей Яковлевич, – а не кажется ли вам, что вы предали своего товарища?
– Я воспитан на идеалах прошлого, – возразил Кобзев, не смутившись. – И во мне этот недостаток не отыщется… Когда вы могли заметить мое предательство?
– Именно сейчас…
– Но вы же честный человек, князь! И вы…
– Да, пожалуй. Это-то вас и спасет. Но я не удивлюсь, если полковник Сущев-Ракуса подсунет мне завтра ордер на ваше арестование.
– А вы его подпишите, князь. Не стоит мучиться.
– И я это сделаю… Мне плевать на все ваши партии. Я знаю только Россию и… свою Уренскую губернию. И я… вы правы, я честный человек. Я честно вам об этом заявляю: или же вы прекратите мутить народ – или будете арестованы!
– Естественный конец, – ответил Кобзев.
Опять заломило висок. «Неужели эта боль не случайная? Черт возьми, ведь я еще так молод, так много сил…» Сергей Яковлевич решил избавиться от боли и позвонил в колокольчик: на пороге выросла фигура Огурцова.
– Закройте дверь, – сказал ему Мышецкий. – На ключ!
Секретарь канцелярии исполнил приказание.
– Теперь пройдитесь, дружок, по этой половице.
Огурцов кое-как прошелся.
– Зачем это вам? – спросил он с грустью. – Меня уже с детства в сторону клонит…
– Ладно, – сказал Мышецкий, пряча глаза. – Водка есть?
Огурцов долго молчал, потрясенный. Потом сказал:
– Ваше сиятельство, отвернитесь на чуток.
Мышецкий отвернулся.
– А теперь повернитесь, ваше сиятельство.
Мышецкий повернулся: перед ним стояла бутылка.
– На себе носите? Ну, так и знал.
– Полсобаки только, – вздохнул Огурцов.. – Да и то на донышке. Если бы вы раньше сказали…
– Да вы что? Не пьянствовать же я собираюсь. Выпью глоток – и все! Налейте…
Они выпили, и Огурцов вдруг заявил:
– Ваше сиятельство, вижу – добрый вы человек, но… как бы не обидеть вас?
– А что такое?
– Бегите, – прошептал Огурцов. – Бегите отсюда куда глаза глядят. Сожрут вас здесь… Жалко мне вас – потому и говорю так-то!
Сергей Яковлевич натянул фуражку, глазами показал, чтобы Огурцов спрятал бутылку.
– Ты пьян, старик, – ответил он. – Куда
Его опять стал призывать к себе Влахопулов, но прежде надо было выручить из беды Борисяка. Полицмейстер уже поджидал Мышецкого; вдвоем они отправились в участковый клоповник.
Чиколини, подобрав ключ, открыл замки камеры.
– Бруно Иванович, – попросил Мышецкий, – оставьте меня одного. И не надобно сторожить…
Сергей Яковлевич шагнул в камеру и плотно затворил за собой двери. Граф Подгоричани [13] сидел на топчане. Раздутое от пьянства лицо, весь в синяках и грязи, а к плечу бывшего кавалергарда была пришита драная подушка, какую носят биндюжники при таскании клади.
– Анатолий Николаевич, – дружелюбно сказал Мышецкий, – мне весьма прискорбно видеть вас в этом узилище, но… Согласитесь сами: ваше легкомыслие удивительно! Зачем вы сюда приехали?
13
Судьба этого героя схожа с судьбой некоего князя Волконского, жившего тогда под различными именами.
– Нетрудно догадаться, князь, – прохрипел Подгоричани загрубевшею глоткой. – Я приехал вслед за вашей сестрой.
– Можно подумать, что Додо обмазана медом… Но почему вы не обратились ко мне ранее?
Подгоричани с возмущением потряс здоровенным кулаком:
– Не вы ли выпихнули меня из коляски, когда я осмелился заговорить с вами? А теперь, когда меня спровоцировали подпалить эти вонючие салганы…
– Минутку! – осадил его Мышецкий. – Вы никогда не поджигали салганов. Будьте же благоразумны. О вас и так говорят, что вы производите впечатление ненормального человека.
Даже под налетом грязи было видно, что Подгоричани сильно побледнел:
– То есть… как это – не поджигал? Ведь меня схватили почти что за руку. Правда, я был немного подшофе, как и положено по доброй традиции кавалергарда, но…
– Перестаньте! – возразил Мышецкий. – Вам это только кажется. Или вы действительно не в себе, Анатолий Николаевич? Вы никогда не поджигали никаких салганов. И вы даже не знаете, что такое салганы…
Подгоричани уткнулся головой в колени и глухо зарыдал. Сергей Яковлевич выждал и уверенно заговорил:
– Анатолий Николаевич, я предлагаю вам восстановить свое честное имя…
– Каким же путем, князь?
– Единственно доступным для вас – ратным…
Подгоричани крепко задумался.
– Так, – сказал он. – А сколько вы дадите мне, князь, если я избавлю вас от своей неприятной особы?
Мышецкому стало интересно измерить степень низости, до которой может пасть этот человек, и ответил:
– Три рубля… Вас устроит?
И три рубля исчезли в лохмотьях бывшего кавалергарда. Сергей Яковлевич встал и повернулся к дверям, но Подгоричани вдруг задержал его: