На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
Шрифт:
Сергей Яковлевич с уважением встал:
– Добрый день, генерал!
Начальник Уренского военного округа был всегда чем-то глубоко симпатичен Мышецкому. Панафидин раскрыл портфель, достал оттуда тоненькую книжку без переплета. Положил ее перед губернатором.
– Первый нумер, – сказал. – Позвольте преподнести для памяти. «Известия штаба Уренского военного округа»! Думаю, кое-что вам покажется, князь, весьма здесь занятным…
Сборник был составлен из статей, написанных офицерами. Дислокация и дебуширование войск в пустынной местности,
– О, и Семен Романович в авторах! – удивился Мышецкий. – Чудесно, чудесно… Я вам так благодарен, генерал! И, честно говоря, никак не ожидал такой прыти от Уренского гарнизона.
– Ну, – сказал Панафидин, морщась личиком, – не все же, князь, мои офицеры только водку пьют! А вот здесь, позвольте (забрал журнал опять в свои руки), одна статья строго научная, с уклоном в тюркскую лингвистику… Гляньте!
– Прапорщик Беллаш, – прочел Мышецкий. – Откуда этому прапору знать восточные языки и обычаи?
– Самоучка. И очень острый юнец… Ну, собственно, – стремительно поднялся Панафидин, – за этим и зашел. Чтобы порадовать. Да! – вспомнил генерал. – Вы не забыли того графа Подгоричани, которого мы спровадили в Маньчжурию?
– Конечно, нет, – содрогнулся Мышецкий.
– Так вот. Теперь он кресты хватает. Две контузии в голову уже получил. Портрет его можете лицезреть в «Летописи войны…»
Сергей Яковлевич проводил генерала до дверей. И только потом сообразил, что в руках «генерала-сморчка» тысячи штыков и не мешало бы выяснить, каково дальнейшее отношение Панафидина к роли солдата в русских заварухах. «Ладно, потом!»
– Какие у меня еще дела? – спросил князь.
– Да никаких, ваше сиятельство, – отвечал Огурцов.
– Странно… В первый наезд мой сюда я задыхался от дел, а теперь можно сидеть сложа руки! Послушайте, славный драбант, а куда делся этот негодяй султан Самсырбай?
– В степи. Как всегда.
– И в городе его благородие не появляется?
– Перед вашим приездом, князь, был. Купил вагон шампанского, погрузил ящики на верблюдов и… поминай как звали!
– Скажите на милость, как он до кумыса горяч. Просто сам не свой… Ну, ладно. – Князь вдруг зевнул, широко и протяжно. – Неужели нет никаких дел?
– Ей-богу, князь, нету.
– Чудеса!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У Бобров князь познакомился с прапорщиком Беллашем.
– Извините, – сказал, – вашей статьи, конечно, еще не читал и вряд ли стану читать, ибо она рассчитана на знатока. Но вы меня поразили, господин прапорщик: откуда у вас все это?
– Моя мечта, – отвечал Беллаш, – быть дипломатом на Востоке. Отсюда изучение быта местных аборигенов. Санскрит, тюркология и много-много иного прочего, господин губернатор!
– Да вы – молодцом! – похвалил его Мышецкий…
Бобры не знали, под какую икону посадить князя.
К нему подсадили для развлечения гувернантку Скорописову, но общество востроносой и шустрой девицы его не устраивало. Директор депо Смирнов был ему неприятен чем-то. Князь настропалил свое ухо, чутко воспринимая звоны расставляемых тарелок, перестуки ножей и вилок. Это его заинтересовало – даже слишком.
– Прапорщик, – позвал он Беллаша шепотом, – скажите, здесь кормят? Поят? А чем приходится расплачиваться всем грешным?
– Либеральными речами, – рассмеялся Беллаш.
– О! Какие они модники…
Тут внимание князя привлекла женщина, совершенно ему незнакомая. Что-то печальное было во всем ее облике, почти траурно облегал шею черный газ. А в руках женщины, белых и без украшений, заметна была какая-то робость. Их взгляды встретились…
Мышецкий позднее спросил Марию Игнатьевну Бобриху:
– Кто эта молодая дама?
– Ой, – спохватилась Бобриха. – Галиночка, идите сюда, моя милая… И будьте знакомы со старым другом нашего дома! Князь, извольте – госпожа Корево, Галина Федоровна… Вы так оба молоды! Так приятно мне смотреть на вас… просто любуюсь!
И этой последней фразой (присущей сводням) усатая Бобриха испортила знакомство. Корево сухо кивнула, князь поклонился ниже, чем обычно, – и разошлись. Сергей Яковлевич присматривался к обществу: инженеры, учителя гимназии, аптекарь Уренска, – но все они, эти интеллигенты, старались как-то обтекать губернатора, отделываясь от него корректным поклоном. И князь уже выругал себя за свой приход к Бобрам: «Сидел бы уж дома…»
Но тут кто-то сильно сжал его локоть: ага, Ениколопов!
– Следуйте за мной, князь, – сказал эсер, решительно увлекая губернатора за собой. – Либералы, – говорил он, – постоянно удобны в том отношении, что у них всегда найдется, что выпить и закусить. Поверьте, князь: Бобров надо объедать жестоко! Без жалости! Без сантиментов… Просто есть, есть и есть!
Ениколопов провел Мышецкого в чистенькую «медхен пиммер», по соседству с кухней, и было видно по всему, что в этом доме Вадим Аркадьевич давно уже свой человек.
– Вероника, – страстно зашептал Ениколопов на ухо горничной, – мы же не Бобры, мы серые волки из темного леса… Подавай!
Появился набор цветных водок – чего душа желает.
– Поговорим, – сказал Ениколопов. – В этой берлоге никто не помешает… Как настроение у вас, князь?
Мышецкий поблагодарил Ениколопова за коротенькое письмецо, присланное с Пироговского съезда врачей.
– Рад за вас, – сказал, – и доволен встречей. Вы, Вадим Аркадьевич, как будто помолодели. Веселы! Как всегда, элегантны и красивы… Куда девался мрачный взгляд на вещи?