На заре земли русской
Шрифт:
– Дураком надобно быть, чтоб не приметить, – Крутослав усмехнулся, запустил пальцы в седеющую бороду. – Обвязку на руке носила не снимая. Со стольником его возилась седмицы три, когда б не более. Целовалась с ним на дворе – думаешь, я не видел?
Злата вспыхнула, точно заря утренняя, прижала ладони к пылающим щекам. И то верно. Не скрывались они, не таились вроде бы. Отчего же отец так легко дал своё благословение на брак с сыном Изяслава? Отчего так скоро согласился? Быть может, ему ещё что-то известно, да он сказать не хочет?
– А когда бы он здесь был, – робко спросила девушка,
– Ну, когда б посватался, верно, позволил бы, – слегка улыбнулся боярин, погладив дочь по плечу. – Не кручинься. Старше станешь – поймёшь, что добра тебе родитель желал. Сбирайся, ждёт тебя Мстислав, негоже так долго.
Крутослав притворил дверь, и Злата осталась наедине со своим горем. Сняла с красного угла икону, шёпотом прочитала молитву, в последний раз оглядела свою родную, привычную светлицу. Больше оставаться не имело смысла, и девушка спустилась вниз. Мстислав со своими людьми уже ждал её за околицей.
До Киева добрались быстро, за трое суток, непонятно было, куда так торопится княжич. Злата не раз мысленно поблагодарила отца за то, что он научил её в детстве ездить верхом. За три дня она почти не опускала ноги из стремян. С каждой новой оставленной позади верстой загнанные, уставшие лошади всё чаще замедляли бег, останавливались, задирая голову и кусая удила.
Альта
Киев встречал разноцветным блеском осени, золотом куполов Софийского собора, распахнутыми окнами ярких домов, шумными, людными улицами. Мстислав с гордостью рассказывал Злате о походах, о постройке главного храма – Святой Софии – его дедом, Ярославом Всеволодовичем, о бурной жизни в Киеве, но девушка слушала его невнимательно. Оглядываясь по сторонам и без интереса рассматривая улицы города, она думала о своём. Не было у неё никого родного в стольном граде, оттого он казался неуютным, неприветливым. Не у кого было и помощи спросить, неоткуда ждать её. У ворот, что вели на княжеский двор, Мстислав наконец остановился. На дворе стояла подозрительная тишина, несмотря на белый день, круг почти никого не было видно. Выпустив руку девушки, княжич велел ей дожидаться, а сам вошёл в дом. Злата поднялась на несколько ступенек и, подобрав подол, присела на нагретое солнцем крыльцо.
Неожиданно она услышала, как кто-то шёпотом звал её по имени. Обернувшись, она увидела богато одетого молодого киевлянина. Нельзя было назвать его красивым, но черты лица его были правильны и приятны. Тёмно-зелёные глаза смотрели спокойно и с участием. Поняв, что девушка его заметила, он подошёл и присел подле неё.
– У тебя глаза красные, – заметил он. – Плакала? Случилось что?
Злата неопределённо пожала плечами. Открываться чужому человеку совершенно не хотелось. После знакомства с Мстиславом она, сама того не сознавая, стала бояться людей, тем более незнакомых. Но молодой человек, сидевший рядом и смотревший на неё в ожидании ответа, внушал доверие.
– Ты сам-то кто таков? – тихонько спросила девушка.
– Богдан, Изяслава стольник, – улыбнулся тот и положил одну руку ей на плечо, по-дружески приобняв. Она напряглась, и он, тут же почувствовав это напряжение, убрал ладонь. – Да ты не бойся…
– Прости. Меня Златой зовут.
– Так что стряслось? Я никому не скажу более, – переспросил Богдан. Злата не ответила, молча подняла глаза на него и, встретившись с его пристальным, настороженным взором, тут же опустила их.
– Ладно, не хочешь – не говори, – вздохнул юноша. – Только вдруг я чем помочь могу?
Злата была близка к тому, чтобы расплакаться снова. Последние дни её состояние было совсем плохим. Богдан проникся сочувствием к ней, обладая чудесным даром видеть людей насквозь, он хорошо понимал, что не всё ладно у девушки на душе, посему хотел, чтобы она рассказала. Поделится горем своим – легче станет, он и по себе то знал.
– Счастливой быть мне на роду не написано, видно, – наконец промолвила Злата, печально вздохнув. – Отец слов моих и слушать не хочет, брат мой в Киев уехал уж почти год как и не воротился до сих пор.
– А ты просватана? – спросил вдруг Богдан, взглянув на тёмные локоны, неровно обрезанные. – Косы-то нет у тебя.
– За Мстислава Изяславича просватана, – сердито воскликнула Злата. – Да не пойду за него, видит Бог, не пойду! Другого люблю… А он…
Ещё один грустный вздох сорвался с её губ. Богдан осторожно обнял её, погладил по голове. Девушка тихонько всхлипнула, но тут же смахнула слёзы, стараясь совладать с собою.
– Ты тому, другому, не люба, что ли? Да быть не может, – фыркнул юноша, заправив выбившуюся рыжую прядь за ухо. – Ты красавица да скромница, тебя кто хочешь полюбит. Чего ж?
– Не ведаю, правду ли молвят, но сказывали мне, что он погиб давно…
Тяжело дались Злате эти слова, но она, поняв, что участие Богдана искренне, что он честен с нею, решилась рассказать ему всё.
– Кто он? Может, я знаю его?
– Навряд ли.
– А ты скажи…
Злата жестом велела Богдану наклониться к ней и едва слышно назвала имя Всеслава. брови юноши взлетели вверх, спрятались в длинной рыжей чёлке. Улыбка тронула губы его, он накрыл ладони Златы своими и почти так же тихо ответил:
– Погоди о нём слёзы-то лить…
Более он ничего сказать не успел, потому что тяжёлая дверь отворилась, и появился Мстислав. На нём была новая свитка, расшитая золотыми нитями. Едва заслышав скрип двери, Богдан вскочил, перепрыгнул через перила и нырнул за угол. Злата молча проводила его взглядом, сердце так и билось, казалось, вот-вот вырвется из груди. Как жалко, что не договорил Богдан! Быть может, у него хорошие вести!
– Ну, идём, – молвил Мстислав, подавая руку Злате. Она мягко отстранила его ладонь и поднялась сама. – Наши все в походе, скоро уж воротятся. Отец с ними, не нашёл я его.
Они вернулись обратно в терем. Злата, всё так же не отвечая, шла за княжичем и даже не старалась запомнить дорогу, потому что коридоров, поворотов и дверей было бесчисленное множество. Перед одной из горниц они наконец остановились, Мстислав, открыв дверь ключом, предложил девушке войти первой. Злата осмотрелась. Небольшая светлица с одним широким окном, маленький деревянный стол посередине, на нём – чистые рушники и несколько лучин для освещения, к стене придвинута постель, аккуратно заправленная.