На земле штиптаров
Шрифт:
— Ты напишешь и о Сбиганци?
— Очень много чего напишу, ведь мне пришлось там очень многое пережить.
— А потом, быть может, напишешь и о Килиссели?
— Непременно, ведь Килиссели — красивое место, и я не могу его пропустить.
— Что же ты напишешь об этом селении?
— Пока еще не знаю. Все зависит от того, что я здесь увижу, услышу, узнаю и испытаю. Вот, например, я воздам хвалу твоим прекрасным курительным трубкам и великолепному кофе.
Он молча посмотрел куда-то перед собой; на какое-то время воцарилась
Он не производил впечатления богатого человека. Ткань его тюрбана была грязной и старой, кафтан был таким же. Ног его я не видел, потому что из-за подагры они были туго замотаны. Однако ступни оставались голыми; он сунул их в старые, тонкие, стоптанные туфли.
Как сказано, он был очень худым, долговязым человеком. Его лицо усеивали складки. Острые черты лица, крохотные, колкие, жесткие глаза, сильно развитый подбородок, широкий рот с опущенными вниз уголками — все это мешало назвать его внешность хоть сколько-нибудь приятной. Так, именно так выглядело бы лицо скупца, который думает только о прибыли, который лишь загребает деньги, не задаваясь вопросом, каким путем они ему достанутся.
— Надеюсь, — сказал он наконец, — что тебе понравится у меня и ты напишешь обо мне только хорошее.
— Я в этом уверен. Ты так радушно меня принял, что я благодарен тебе.
— Я бы принял тебя совсем по-иному и ухаживал бы за тобой куда лучше, но хозяйка моего дома уехала, а я не могу ходить. Мои ноги гложет подагра. Я заработал ее на войне.
— Ты был солдатом? Или, пожалуй, офицером?
— Нет, еще лучше и выше! Я был военным поставщиком; я снабжал героев султана продуктами и одеждой.
Ах, военный поставщик! Я вспомнил жалких, полураздетых, вечно голодных солдат и подумал о денежных мешках, которые набивали в годину войны эти господа интенданты.
— Разумеется, ты занимал очень важную должность и пользовался огромным доверием султана, — заметил я.
— Да, так оно и есть, — гордо изрек он. — Интендант выигрывает сражения; он приводит солдат к победе. Без него нет ни храбрости, ни отваги; без него воцаряются голод, нищета и недуги. Отечество многим обязано мне.
— Можно я упомяну это в своей книге?
— Да, упоминай, прошу тебя. Ты написал много хорошего об империи и подданных падишаха?
— Очень много, — кратко ответил я, заметив, что ему хотелось бы перейти к самой важной для него теме.
— Но, пожалуй, и кое-что плохое ты написал?
— Не без этого; всюду есть хорошие и плохие люди.
— Много плохих людей ты у нас встретил?
— Да, особенно в последнее время и в здешних краях
Он заерзал. Ему хотелось затронуть эту тему.
— Теперь читатели книги узнают обо всем. Эх, была бы у меня такая книга!
— Тебе ее не прочесть, ведь она будет напечатана не на твоем родном языке.
— Так, может, ты мне сейчас хоть немного поведаешь
— Пожалуй, попозже, когда отдохну.
— Я покажу тебе твое жилище. Но сперва, может быть, ты хоть немного расскажешь мне.
— Я и впрямь очень устал; однако, чтобы ты видел, что я чту желания моего гостеприимного хозяина, один из моих спутников, Халеф Омар, вкратце поведает о том, что мы пережили в последнее время.
— Так пусть он начинает; я слушаю.
Халеф был очень рад поведать ему о наших приключениях. Но вот эта просьба, прозвучавшая коротко, почти как приказ, разозлила его. Я понял, что произойдет.
— Сперва позволь мне заметить, — начал он, — кто же тот человек, что был так добр, чтобы посвятить тебе свой рассказ. Я Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд эль-Госсара. Мое прославленное племя, живущее в пустыне, ездит на лучших кобылах Хасси-Фердшана, и воины моего феркаха убивают львов копьем. Пращур моего прадеда устремлялся в сражение вместе с пророком, а праотец этого героя вкушал арбузы вместе с Авраамом, отцом Исаака. Разве череда твоих предков столь совершенна?
— Череда моих предков простирается еще выше, — слегка озадаченно ответил My рад Хабулам.
— Это хорошо, ведь человека нужно ценить не только по его трубкам и чашкам, но и по числу его предков. Моего появления в раю ожидают тысячи тех, чьим любимым наследником я стал. Я не удостаиваю никого своей речи, но мой друг и повелитель, Хаджи Эфенди Кара бен Немей Эмир, пожелал, чтобы я рассказал тебе, и потому я требую, чтобы ты всецело посвятил мне все свое внимание.
Все это прозвучало так спокойно, будто он сам присутствовал при той сцене, когда этот праотец уплетал арбузы в компании с Авраамом! Он вел себя так, будто оказывает милость нашему хозяину, удостаивая его своей речи.
Тщательно подбирая слова, он очертил контуры случившихся в последнее время событий. Ни один юрист не сделал бы это лучше, чем маленький хаджи. Он не проронил ни единого слова, которое бы навело бывшего интенданта на мысль, что мы знаем, на что он способен.
Я тихо порадовался за малыша, и, когда он закончил рассказ и вопросительно посмотрел на меня, интересуясь, как он справился со своим делом, я признательно кивнул ему.
Мурад Хабулам изобразил на своем лице изумление. Он отставил в сторону трубку, что для мусульманина значило очень многое, сложил руки и воскликнул:
— О Аллах, Аллах, пришли же своих вестников мести на землю, и пусть они огнем истребят злодеев, чьи преступления вопиют к небесам! Как мне поверить всему, что я слышал? Я не в силах, нет, я не в силах!
Он умолк, взял четки и худыми пальцами стал перебирать их жемчужины, будто совершая молитву. Внезапно он поднял голову, испытующе посмотрел на меня и спросил:
— Эфенди, ты подтверждаешь правоту слов этого хаджи?
— Слово в слово.
— Значит, в последнее время вас почти каждый день пытались убить?