На земле живых
Шрифт:
И это загадочное обстоятельство стало ещё одной причиной, понуждавшей Невера искать общества Эммануэля.
...- Ты меня потряс сегодня, Эммануэль, - заметил он, когда они остались после вечеринки одни.
– Это твоя мысль или ты это слышал от своего духовника?
– То, что в веках во многих оскудеет Любовь, говорил Господь. Когда наш сосед, купивший участок с домиком старухи Пернель, нашёл на её чердаке какие-то чёрные гримуары и принёс отцу Максимилиану, увидев, что я их перелистываю, аббат тоже сказал, что их писали люди, уставшие любить, и добавил, что для них святость Господа была бельмом на глазу. Мне это было понятно. Гораздо страннее Нергал и компания.
– Почему?
– Те черные люди разуверились, устав стоять в Истине, но они знали эту Истину - это драма отчаяния, осознания собственного ничтожества и несовершенства и - озлобление из-за этого осознания. Эти же - никогда, ни на мгновение, не знали никакой Истины. Они не знают - есть Бог или нет, но мучительно не хотят, чтобы Он был.
– Почему?
– Невер вопросительно взглянул на Ригеля.
– Бог - эталон праведности, высший критерий Истины. Если уничтожить этот критерий, всё становится равно истинным или равно ложным. Ничего нельзя назвать недопустимым, безнравственным или порочным. Если никто не может определить, что такое мораль, то, - что тогда - аморально? И тогда - можно всё, вплоть до содомии и каннибализма.
– Но жить в критериях высокой морали легко только святому, - заметил Морис, не столько говоря с Эммануэлем, сколько размышляя о себе, - А святость corvo quoque rarior alba... вороны белой реже
– Лучше быть белой вороной, чем свиньей. К тому же, Deus impossibilia non jubet. Бог не требует невозможного.
– Лицо Эммануэля вдруг обрело черты странной, экстатической возвышенности, почти иконописности.
Морис улыбнулся.
– Твой духовник, я вижу, много вложил в тебя.
– Он не вкладывал.
– Эммануэль покачал головой.- Он жил ради Бога - и я это видел. В любых его словах я бы усомнился, но мне нечем оспорить его жизнь.
– Ты, и вправду, считаешь его святым?
Эммануэль на мгновение задумался, потом пожал плечами.
– Кто поставил меня судить над ним? Но ... и найдись в нём тень греха - он жил, подражая Христу. Копия может быть несовершенной. Оригинал - не может. Уходя, он просил меня жить, подражая не ему, а Господу.
Глава 5. Ублюдочные наклонности.
'Недостоверна видимость натуры
в сравнении с данными литературы'
И.В.Гёте 'Фауст'
Фенриц Нергал ненавидел латынь. Причём осознал он это обстоятельство далеко не сразу. В колледже он был скорее равнодушен к классическому языку Древнего Рима, но в Меровинге эти лекции стали для него мукой. Едва он входил в аудиторию, украшенную бюстами Тацита, Цезаря и императора Октавиана Августа, как у него спирало дыхание. Когда же перед лекцией появлялся профессор Вальяно - нервный высокий белокурый итальянец с сиреневыми глазами, ему становилось и того хуже: в глазах темнело, со лба градом катился пот, начинало подташнивать. И это было вдвойне удивительно. Дар оборотничества наделял его сверхчеловеческими возможностями: он чувствовал и различал запахи железа, дерева и воды, трав и съестного на расстоянии мили, вычленял неощущаемые обычными людьми ароматы. Но от Вальяно он не улавливал никаких запахов. Их просто не было.
Но тошнота всё усиливалась.
Мормо, которому он неоднократно жаловался на дурноту, преследующую его в аудитории Вальяно, разделял его удивление. От Вальяно он, вампир, не чуял того запаха, который безошибочно выбирал среди сотен других. Запаха крови. При этом, в отличие от Нергала, Мормо не тошнило на лекциях Вальяно, но словно замораживало. Он начинал дрожать от леденящего озноба, и перо то и дело выскальзывало из трясущихся пальцев.
Промучившись несколько недель, Нергал решился обратиться к куратору с просьбой перевести его на спецкурс по древнегреческому языку, к профессору Триандофилиди. Он приготовил какое-то длинное и немного путаное обоснование своей просьбы, но, к его удивлению, оно не понадобилось,- с таким пониманием и чуткостью отнёсся к нему Эфраим Вил.
Куратор сразу согласился удовлетворить его просьбу, поинтересовался, не хочет ли поменять спецкурс и его друг Мормо, любезно осведомился, не нужно ли организовать для них несколько дополнительных занятий с профессором Триандофилиди, чтобы они догнали остальных? Нергал был польщён такой предупредительностью. Но окончательно очаровало его любезное приглашение куратора на ужин - для него и Мормо - и обещание показать подлинные записи знаменитого Агриппы Неттесгеймского, о котором сам Нергал был наслышан, но книг которого нигде не находил.
Мормо, услышав от Нергала о состоявшемся разговоре и приглашении, тоже был доволен. Куратор, властный и деспотичный, был для факультета настоящим тираном. Обрести его покровительство было более чем желательно. За несколько минут до назначенного часа оба они стояли напротив двери, ведущей в апартаменты Вила.
То, что оказалось за массивной дубовой дверью, ошеломило обоих. Выросшие в богатых домах, Нергал и Мормо, тем не менее, были просто подавлены окружающей куратора рафинированной роскошью - изысканной и утончённой. Картины на стенах, старинные и фривольные, приковывали взгляд белизной обнаженных женских тел и игривостью поз, и стоили - это было понятно и профану - баснословно дорого. С трепетом разглядывая инкрустированные драгоценными камнями панно-десюдепорты, многочисленные зеркала с изящными рамами в легких рокайльных завитках в виде резвящихся амуров, рассматривая причудливые узоры на парче, которой были обиты диваны и кресла, узоры, повторявшиеся в позолоченных орнаментах потолочной лепнины, шелковых обоях и тяжелых портьерах, - Нергал и Мормо на четверть часа утратили дар речи.
Впрочем, куратор, игравший роль гостеприимного хозяина, вовсе не нуждался в словесно выраженных восторгах. Он принял их в широком парчовом халате, напоминавшем жюсокор времен Регентства. Лениво раскинувшись на диване, угощая их и подливая им пурпурное тягучее вино, оставлявшее на стенках бокалов полупрозрачный маслянистый след, он добродушно болтал.
– Три четверти всех зол мира - следствие следования морали и дурацких размышлений. Святое простодушие инстинкта - вот единственная реальность в нашем иллюзорном мире. Когда человек оставляет нелепое и глупое стремление к идеальному и отдаётся инстинкту, его организм начинает жить нормально. Только благодаря инстинкту мы ещё сохраняем остатки разума и не ходим на четвереньках.
Неожиданно прервав самого себя, Вил спросил у Фенрица, действительно ли тот приходится внуком Милкому Нергалу? Нергал кивнул. Куратор поднялся и, подойдя к шкафу, вынул оттуда несколько книг, протянув их Фенрицу. Что? Книга Черных месс альбигойцев? 'Завещание, излагающее в двух книгах всеобщее химическое искусство'? 'Демонические ритуалы' Раймонда Люллия? Рукописи Агриппы Неттесгеймского? 'О ядах' Арнальдо де Виланова? Книги Александра Сетона Космополита? Прочтя названия, Нергал изумленно поднял глаза на куратора. Да ведь это... он ошеломлённо заморгал.