На железном ветру
Шрифт:
Еще перед отъездом из Парижа с Лионского вокзала Михаил послал письмо Тадеушу Липецкому. Истинный смысл письма открывался тому, кто знал код — метод комбинации половинок слов. Теперь, что бы с Донцовым ни случилось, Воронину станет известно о существовании Ферро-Лаврухина, о его окружении и о роли бывшего деникинца в деле Брандта.
....Берега Франции скрылись за горизонтом. На палубе становилось слишком свежо.
— Пойдем вниз, Колокольчик, — сказал Михаил, беря Лору под руку. — Тебе скоро на камбуз, а мне на вахту.
Она кивнула и позволила себя увести. В каюте она опустилась на койку — сутулая, озябшая, — опросила:
— Жорж, как будет там?
Он едва расслышал ее и понял, что она имела в виду. Он чувствовал себя несчастным от невозможности помочь ей. Потоптавшись рядом, сказал:
— Хорошо будет, Колокольчик.
— Но я не знаю ни слова по-русски.
— Ну, полно, зачем на себя клеветать, — оживленно подхватил он, довольный тем, что Лора не замкнулась в себе. — Кое-что ты знаешь.
— Лью-бо-вь... ка-ла-кол-ши, — с усилием сказала она. — Это так мало.
— Нет, это много.
Губы ее тронула благодарная улыбка.
Погожий февральский день близился к вечеру, когда «Наргиз» вошел в бухту Золотой Рог. Огромный город раскинулся на прибрежных холмах по обеим сторонам неширокой бухты. Там и тут среди зданий, как пальцы, торчали минареты. Михаил сразу узнал знакомый по открыткам огромный купол Айя-София. По краям бухты, казалось от самой воды, вздымались трубы заводов, верфей. Множество мачт с трепетавшими на них под легким бризом флагами виднелось в стороне Ункапаны. Сдержанный шум катился над водами со стороны города и Галатского моста.
— Ну вот, — весело сказала Лора, как видно, довольная окончанием морского путешествия. — Здесь-то мне, верно, и придется укрощать бенгальских тигров — ведь отсюда недалеко до Индии, не правда ли?
— Всего каких-нибудь пять тысяч километров.
— О, для нас с тобой это сущие пустяки.
Михаил видел: она храбрится; на самом деле ее угнетает неизвестность.
«Наргиз» ошвартовался у Галатской пристани. Тотчас на борт взошел офицер в сопровождении двух полицейских. Полицейские стали у трапа, а офицер скрылся в капитанской каюте. Сейчас, сверяясь со списком, он начнет проверять паспорта членов команды. Там же у капитана хранились паспорта четы Сенцовых. «Пронесет или не пронесет?» — шагая по палубе, думал Михаил. С той ночи как перешел польскую границу, эта игра в чет-нечет успела стать привычной. Томительно потянулись минуты. Вскоре на палубе появился Ахмед-Оглы, хмурый и озабоченный. Увидел Донцова, знаком пригласил в каюту. «Не пронесло», — екнуло сердце.
Поднявшись ему навстречу, полицейский офицер сказал:
— Господин Сенцов, соблаговолите вместе с вашей супругой пройти в полицейский участок порта. Не беспокойтесь, мы вас не затрудним, ваши чемоданы будут доставлены туда моими людьми.
«Черт возьми, откуда у полицейских чипов эта парикмахерская любезность? — испытывая чувство раздражения, и досады, спросил себя Михаил. — Можно подумать, что все они воспитываются на чтений великосветской хроники».
— Не понимаю, эффендим, чем мы провинились перед турецкими властями?
— Я вас и не обвиняю, Сенцов-эффендим. Но в ваших паспортах есть отметка о высылке из Франции, а въездных виз нет.
— Да ведь мы не пассажиры.
— Но и не моряки.
Спорить было бесполезно. Останься Донцов с офицером хоть на минуту с глазу на глаз, он попытался бы пустить в ход самый веский аргумент — полсотни долларов. Но рядом сверкал своей бритой головой Муса Ахмед-Оглы.
Михаил вышел из каюты и, оглядевшись, сунул в носок капсулу с негативами.
Из окна камеры виднелось небо и участок стены с колючей проволокой, натянутой по гребню. Кроме Михаила, в камере сидело еще четверо: налетчики Кыро и Юсуф, торговец фальшивыми античными древностями длинноносый грек Петрополис и быстроглазый молодой человек по имени Зия, считавший себя аптекарем на том основании, что под видом аспирина, кальцекса и прочих лекарств сбывал искусно выточенные из мела таблетки.
Тюрьма находилась недалеко от причалов порта, и оба ее этажа были набиты мелкими преступниками. Казенной одежды здесь не выдавали, потому что, как уверял Кыро — тридцатилетний человек с перебитым носом и мутными от частого употребления гашиша глазами, — деньги, отпускаемые на арестантские халаты, начальник тюрьмы считал своей премией. На прогулках в тесном дворике Михаил встречал оборванцев, перед живописностью которых бледнели персонажи горьковской пьесы «На дне». Многие, проиграв одежду в карты или отдав за понюшку кокаина, носили мешки с отверстиями для головы и рук. На одном горемыке и вовсе не было ничего, кроме рваной каракулевой шапки да платка, опоясывающего бедра.
...Прежде чем попасть в тюрьму, Михаил и Лора неделю просидели в полицейском участке. Донцов просил разрешения, поскольку он русский, обратиться к советскому консулу. Занимавшийся его делом следователь Экшиоглу обещал подумать. Видимо, перевод в тюрьму и был результатом его раздумий.
Михаил не знал, за что они с Лорой сидят: в полиции им не предъявили формальных обвинений. Из вопросов следователя он понял, что его подозревают в противозаконной политической деятельности, в экстремизме, в анархизме, в коммунизме и т. д. Следователь явно плохо разбирался в этих вещах, поскольку все сваливал в одну кучу.
Не знал Михаил и того, что Экшиоглу запросил о «чете Сенцовых» Интерпол [21] . А вскоре следователь посетил прокурора и доложил ему результаты.
— По справке Интерпола, эффендим, Сенцовы высланы из Франции за содержание игорного дома. Таким образом, в Турцию они прибыли не с политическими целями. Думаю, их можно освободить — пусть добиваются въезда в Россию через советское консульство.
— Вы упрощаете дело, Экшиоглу-эффендим, — сухо ответил прокурор. — Сенцовы — эмигранты. С какой же стати русские пустят их к себе? Чепуха. Сенцовы и не подумают покинуть Турцию, а это значит, что рано или поздно нам придется с ними повозиться.
21
Интернациональная полиция.
— Но, эффендим, они производят неплохое впечатление.
— Вон как! Может быть, у них есть счет в швейцарском банке и чековая книжка?
— Нет, эффендим. Всего пятьдесят пять долларов.
— Вот видите. У нас в Стамбуле достаточно аферистов. Отправьте их пока в портовую тюрьму.
Камера № 15 на втором этаже, куда попал Донцов, считалась «аристократической». У ее обитателей водились деньги.
Суммой, которую мог ежедневно расходовать заключенный, а также добротностью одежды и определялась степень «аристократизма». Деньги здесь были первой необходимостью, ими оплачивались продукты «с воли». Тюремную пищу — хлеб — смесь песка и глины с отрубями — и жидкую баланду — есть было невозможно.