На железном ветру
Шрифт:
— Твой друг Дима старается меня обкормить, — пожаловалась Лора.
— Что делать? Не могу же я запретить ему ухаживать за тобой.
— Ба! Так это способ ухаживания?
— Конечно. Он не умеет говорить любезности по-французски и возмещает сей пробел подношением соленого арбуза или банки с грибами. По-твоему, такая замена неравноценна?
— О да, я предпочла бы выслушать любезности.
— Ох, уж эти легкомысленные француженки! — сокрушенно вздохнул Михаил, и оба рассмеялись.
В поезде Донцов запоем читал свежие номера «Правды». Почти пять месяцев он не видел советских газет, был оторван от жизни страны. Он начинал с эпиграфа «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и кончал подписью ответственного редактора. Его интересовало все: и прием Сталиным и Молотовым лорда-хранителя печати Идена, и беседа Лаваля с полпредом СССР во Франции Потемкиным, и постановление Ленинградского горкома ВКП(б) о задачах партийно-организационной и политико-воспитательной работы, и сообщения о ходе ремонта тракторов по Советскому Союзу, о выставке картин художника Кончаловского, о выпуске Институтом аэрологии опытного автоматического стратостата с прибором для изучения космических лучей. Как сенсационные новости переводил он Лоре сообщения о том, что в Ишимбаеве ударил мощный газовый фонтан, что Кузнецкий металлургический завод выплавил за сутки 4235 тонн чугуна, что в марте заводами страны выпущено 5946 товарных вагонов и что озимые на Кубани находятся в хорошем состоянии.
Лора не понимала его энтузиазма.
— Почему тебя так волнуют выпущенные кем-то тонны чугуна и тысячи товарных вагонов? Ведь ты не имеешь к ним никакого отношения, ты занимаешься другим делом.
— Позволь, как же не имею?! — вспыхивал он. — Ведь все мы делаем в сущности одно — строим социализм. Каждый на своем месте. И я занимаюсь моим делом только для того, чтобы люди спокойно выплавляли чугун, строили вагоны, выращивали хлеб... Понимаешь?
— О да, тобою руководят идейные соображения. Но ведь ты коммунист. А те, кто создает чугун, вагоны...
— Тоже коммунисты, — подхватил Михаил. — У нас весь народ — коммунисты, понимаешь? Пусть у большинства нет партийных билетов... Но страна и все, что в ней, принадлежат всему народу, всем и каждому. Каждый работает на социализм. У поэта Маяковского есть строки... мм... как бы это перевести... Словом, смысл такой: из моего труда и труда моих сограждан слагается труд моей республики... Вот и выходит, что каждый у нас — потенциальный коммунист.
— И я стану коммунисткой?
— Конечно, Колокольчик.
Были в «Правде» и сообщения, имевшие отношение к «его делу». Кредиты на усиление вооружения Германии... В вермахт призывается молодежь 1915 года рождения. Похищение фашистами в Швейцарии антифашистского немецкого журналиста Бертольда Якоби, смотр Гитлером первой воздушной эскадрильи имени Рихтгофена... Германия готовится к бактериологической войне...
О готовящейся фашистами войне он знал куда больше, чем сообщала газета, и все же газетные строки порождали тревогу, нетерпеливое желание поскорее снова приступить к работе.
За границей у него не было этого чувства близкой угрозы, угрозы не ему лично, а целой стране. Французские газеты, за исключением «Юманите», умалчивали о военных приготовлениях Гитлера, убаюкивали народ.
...Поезд подходил к Москве. И тут Михаилу стало немножко не по себе. Вспомнилось: сосед Глеб Яковлевич Воскресенский кончал классическую гимназию и, следовательно, в объеме гимназического курса французский язык знает. Даже если Лора не проговорится насчет обстоятельств, которые привели ее в Советский Союз, Глеб Яковлевич, обуянный любопытством и страстью к детективным историям, способен придумать бог знает что... И пойдет слух.
Опять же Вера... Соседка, надо полагать, имеет виды на него. Уж очень откровенно тогда на вечеринке она погрустнела, узнав о его командировке. Конечно, он не давал повода... Однако в кино, в театры приглашал. Черт возьми, вот еще забота. Лора вообразит невесть что... У женщин это просто. Придется оправдываться. А в чем, собственно? И вообще — дурацкое положение...
Он подумал, что надо, пожалуй, сообщить о своих опасениях Диме Шустову, но за окном вагона уже проплывал перрон Курского вокзала.
Не успели они с Лорой покинуть купе, как все его опасения рассеял появившийся в дверях сотрудник ОГПУ в форме. Козырнув, предъявил документы.
— Имею приказ, товарищ Донцов, отвезти вас и вашу спутницу в гостиницу. Машина ждет на площади.
«Молодец Борода», — с теплым чувством подумал Михаил о Воронине.
Вечером того же дня Донцов докладывал Воронину о о результатах поездки. Прежде всего вручил капсулу. Просмотрев негативы, Воронин тотчас отправил их в фотолабораторию. Доклад длился несколько часов, и под конец Михаил едва различал Бороду сквозь дым, который он напустил своей трубкой.
— Роман, роман, настоящий роман с самокритикой, — выслушав доклад, сказал Вороний. Донцов уловил в его прищуре иронию. Дело в том, что, докладывая, Михаил по ходу дела определял и анализировал свои ошибки. — Вы меня совершенно обезоружили, Михаил Егорович, — продолжал, посмеиваясь, Борода, — Особенно тем, что удачно использовали совет насчет резерва — помните нашу шахматную партию? Что ж, несмотря на некоторый авантюризм, — будем его считать свойством натуры, подлежащим искоренению, — действовали вы хорошо. Завтра изложите все на бумаге, только без критических оценок — положитесь в этом на начальство, оно умнее. — Оба рассмеялись. Воронин опростал трубку в пепельницу, раздумчиво проговорил: — Вызывает беспокойство ваш старый знакомый Лаврухин. Неизвестно, как он повел себя.
— О Северцеве ничего не слышно?
— Почему же. Неделю назад из Германии получено соответствующее сообщение.
— Северцев встретился с Ренке?
— Да.
— А пока, Виктор Аркадьевич, неплохо было бы не упускать из виду господина Ферро.
— Мы позаботились об этом сразу же после того, как получили от Липецкого вашу вторую шифровку. Досталось вам на орехи в турецкой тюрьме? — круто изменил Воронин тему разговора, дав понять, что деловая часть закончена.
— Да нет, не очень. Среди уголовников я приобрел друзей и даже получил явку в воровском притоне. Конечно, Лоре досталось больше, она ведь в положении.