На железном ветру
Шрифт:
— А ведь вы ужасный обманщик, Жорж, право...
— Не понимаю, мадам.
— О, прекрасно понимаете. Вы не поляк.
Михаил изобразил оторопь.
— Что? Не поляк?
— Конечно. Живете вдали от родины почти полтора месяца и ни разу я не видела у вас ни одной польской книги или польской газеты, ни разу вы словом не обмолвились о Польше.
— Но, мадам...
— Ах, не оправдывайтесь, — томно отмахнулась Эмма Карловна. — Вы не тот, за кого себя выдаете. Судите сами. Вы не работаете, но вас целыми днями не бывает дома. Женщина? Но вы без колебаний приняли мое приглашение вместе отпраздновать рождество. Это могло означать одно: у вас нет женщины, и вы решили приударить за мною. Увы, оказывается, ни я, ни другие женщины вас не интересуют. А ведь вы цветущий молодой человек. Согласитесь — это подозрительно.
— Сдаюсь, мадам, — рассмеялся Михаил, — я повержен. Кто же я в ваших глазах? Международный аферист? Опасный шпион?
Эмма Карловна посмотрела ему в глаза трезво и чуть жалостливо.
— Не надо, Жорж. Не надо смеяться — натянутый смех режет уши. — Она рассеянно покрутила между пальцами бокал. — Пожалуйста, не воображайте, что во мне говорит оскорбленное женское самолюбие. Нет, я смирилась с одиночеством. И кто бы вы ни были, я не собираюсь ставить вам палки в колеса. С меня достаточно того, что вы друг Липецкого и порядочный человек.
Молча Михаил встал и поцеловал у Эммы Карловны руку. Она растроганно потрепала его по щеке.
— Вы умница, Жорж. Ступайте к себе.
Ему преподали урок, хороший урок. И не его заслуга в том, что не пришлось дорого за этот урок заплатить. Но разве мог он предположить столь дьявольскую проницательность в инфантильной Эмме Карловне? Пусть не мог. Но все равно, назвавшись поляком, обязан был при случае как-то подтверждать свою национальную принадлежность. И не один раз.
Это важнейшее условие маскировки. В его положении оно так же обязательно, как обязателен второй выход из пансионата. О запасном выходе он позаботился сразу, почему же забыл о маскировке? Права Эмма Карловна и в другом. Конечно же, молодой польский эмигрант должен выглядеть более легкомысленным. Приударять за хозяйкой не следовало, она ведь могла и навстречу пойти. Но попытаться привести к себе хотя бы уличную женщину и заслужить от хозяйки выговор он мог бы. Ему же ничего подобного и в голову не пришло. Неосмотрительность, пренебрежение к мелочам — вот, пожалуй, главные его недостатки.
«Ну, ничего, — пытался успокоить себя Михаил, укладываясь в постель, — в конце концов я не напрасно потерял рождественский вечер. Я узнал очень важную вещь. В случае нужды на поддержку Эммы Карловны можно рассчитывать в гораздо большей степени, чем я предполагал».
12
Задержавшись на углу якобы для того, чтобы завязать шнурок на ботинке, Михаил увидел, как Северцев вышел из дому, закурил и опять скрылся за дверью. Отлегло от сердца, — кажется, вое в порядке.
— Здравствуйте, Антон. Много ли пришлось курить на вечеринке? — входя в мансарду, спросил Донцов.
— Восемь сигарет, — улыбнулся Северцев и, сунув руку в карман, протянул маленький черный сверток.
Михаил сразу обратил внимание на то, что в комнате не видно никаких следов работы с фотографическими принадлежностями. Это его порадовало: как видно, парня не надо учить аккуратности в таких делах.
— Брал разную выдержку, — продолжал Северцев, пока Михаил развертывал черную бумагу, в которую были упакованы негативы. — Получилось три удачных кадра.
Михаил развернул куски пленки, просмотрел на свет. Негативы были достаточно четки. Три головы в одном кадре, две — в другом и две — в третьем. На каждом кадре процарапана римская цифра. Над каждой головой — арабская. На четвертом куске пленки — три группы фамилий с именем и отчеством, против каждой — год и место рождения. Записи получились очень мелкие, и без лупы их трудно было прочитать.
— Вы молодчина, Антон! — Одною рукою Михаил полуобнял Северцева со спины. — Интересовались ваши «друзья» зажигалкой?
— Не особенно. Шутили больше: вот, мол, Северцев уже вооружился против большевиков. Кстати, Жорж, есть новости: двое из нашей компании — Щербаков и Веселовский — уезжают в Германию завтра. Я должен был ехать в первых числах января.
— А остальные?
— Говорят, к десятому января Брандт отправит всех завербованных — что-то около тридцати человек.
— Та-ак. — Михаил остановился у окна, некоторое время смотрел на сглаженные слоем снега груды черепицы. Вернулся к столу, сел, жестом пригласил сесть Северцева.
Завернул в черную бумагу негативы, сунул во внутренний карман пиджака.
— Хотелось бы знать, Антон, на каком вы счету у ваших друзей в смысле антибольшевизма?
— На хорошем. Иначе меня и близко не подпустили бы к Брандту.
— Известно ли Юрию о вашей дружбе с Лорой, о том, что вы часто бывали у нее дома?
— Я ему об этом не говорил. Потом, мы здесь все-таки очень разобщены.
Михаил закурил, предложил сигарету Северцеву. Щурясь от дыма, внимательно изучал его лицо. Парень крепкий. Спокойный. Умный. Не робкого десятка. Какой великолепный нокаут можно было бы нанести с его помощью восточному отделу германской разведки!
— Вот вы сказали, Антон: «Я должен был ехать...» Вы что же, раздумали?
Антон раздавил в пепельнице сигарету, не отрывая ох нее взгляда, сказал:
— Не знаю... Теперь, когда вы... Мне казалось, я мог бы избежать...
— Антон... — Михаил положил ладонь на его руку, легонько сжал запястье. — Антон, именно теперь-то и надо ехать. Вы представляете, какую огромную пользу могли бы принести своей стране?
— Что я должен буду делать?
— Вы согласны?
— Да, — просто сказал Северцев.
Михаил помолчал, стараясь справиться с волнением, и опять легонько сжал запястье Антона.
— Спасибо, дружище.
По-товарищески открыто посмотрели они друг другу в глаза.
— Что вы должны делать? Прежде всего прилежно учиться в разведывательной школе, заслужить благосклонность начальства. Что касается другой стороны вашей деятельности, то ею будет руководить наш человек. Встретитесь вы с ним следующим образом. Все, что я сейчас скажу, Антон, вы должны запомнить, зазубрить, как «отче наш». Вы меня поняли?