Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Опешив, Касымбек только открывал и закрывал рот.

— Ты болен проказой, махау, друг, — продолжал док­тор, — а сидишь за общим дастарханом, разносишь за­разу.

Слово «махау» прозвучало в комнате, как выстрел, и все сразу же шарахнулись от Касымбека. Кто-то даже взвизгнул: «Дод, бидод! Караул!»

— Да, да, и мой долг врача — сказать об этом во всеуслышание.

Что произошло дальше, Пётр Иванович помнит смут­но. Началось нечто дикое. Всё смешалось в возникшей свалке. Касымбек рвался убить проклятого уруса. Хозя­ин рычал и призывал своих нукеров. Разбили стекло у лампы, и стало почти совсем темно. Запомнилось мель­кавшее в хаосе тел, рук, физиономий недоумевающее, старающееся сохранить невозмутимость лицо зятя халифа.

Кажется, не стреляли, выстрелов Пётр Иванович не слышал, но могли и стрелять, потому что немного поз­же доктора водили к почтенному бородачу, у которого живот оказался простреленным револьверной пулей навылет.

Когда скандал достиг своей кульминационной точки, чья-то железная рука буквально вырвала доктора из рук душившего его Касымбека и вышвырнула на двор в прохладную тьму локайской ночи. Липкие следы паль­цев на шее жгли кожу. Бессознательно поплелся Пётр Иванович, стараясь припомнить, где арык. Ему ужасно хотелось помыться, прежде всего помыться, но он плохо ориентировался. Некого было спросить, басмачи около мяхманханы, изнутри которой доносились душе­раздирающие вопли. В конце двора доктор почти нат­кнулся на какие-то шушукающиеся тени и невольно вос­кликнул: «Кто здесь?» В ответ он услышал робкие воз­гласы, и тени исчезли.

Мягкие женские руки коснулись его груди.

— Вы?.. Спасите меня!

Инстинктивно Петр Иванович (проклятая профес­сиональная привычка!) осторожно отстранил молодую женщину и, не скрывая радости, тихо пробормотал:

— Осторожно, Жаннат... я соприкасался с прока­жённым...

— Ну и что? Чума, проказа! Что мне до них. Вы здесь. Вы меня спасёте.

— Касымбек... — сказал Пётр Иванович только од­но слово.

— Что Касымбек? — удивительно просто и безраз­лично прозвучал голосок Жаннат.

— Он... ведь ты... он держал тебя два месяца и... он...

Жаннат засмеялась.

«Так говорить, так смеяться!» — подумал доктор.

— О, неужели вы думали!

— Господи, — пробормотал поставленный в тупик доктор, — что ты говоришь?

— А... говорю я то, что говорю. Ты боишься, как бы я не была с... прокажённым, но тебе, значит, всё равно, если б он был здоровым... о... как плохо ты обо мне ду­маешь!..

Снова послышался странный её смешок.

Из бессвязного торопливого рассказа Жаннат Петр Иванович только теперь узнал повесть о том, как она, вызволенная из касымбековского плена Гриневичем, вновь попала в более тяжёлый плен. Едва Гриневич с Шукуром-батраком уплыли на гупсаре, Жаннат почув­ствовала себя тоскливо и одиноко. Ещё несколько мгно­вений в мокрых отбелесках факелов можно было раз­глядеть что-то тёмное.

В темноте, удаляясь, всплески стихли. Теперь толь­ко слышался шум неугомонного Вахша да приглушен­ный рев далекого перепада в Трубе.

Ветер рвал дымное пламя факелов.

Возбуждение прошло, страх сжал сердце. Жаннат испуганно посмотрела вокруг. Лицо старика-паромщика, обращенное к воде, выражало напряжение и любопыт­ство. Встревоженно смотрел, сжимая винтовку, Кузьма, Он напрягал глаза до боли, точно пытаясь пробуравить темноту. Стояли, пряча лица, крестьяне селения Ширгур.

И вдруг раздались поспешные тревожные шаги. Кто-то бежал по тропинке. Хрипло прозвучал возглас:

— Тушите огонь! Скорее!

Зашипели горящие ветви в воде. Никто даже и не спросил, в чём дело.

В темноте послышалось:

— На горе... в селении сам Касымбек... Слушайте. Откуда-то сверху послышались крики, ржание ко­ней.

В безумном страхе бежала Жаннат через ночь, ска­лы, горы...

Кузьма вёл лошадь под уздцы. Она спотыкалась, скользила, скрежеща подковами о камни.

— Но, дура! — ворчал где-то в темноте Кузьма.

— Тише, — шептал горец, взявшийся вести их че­рез горы.

Перед рассветом Жаннат задремала в седле.

Очнулась она от выстрела.

В серых сумерках Жаннат различила домики киш­лака, каких-то всадников, бегущих людей. Кузьма ис­чез. Жаннат стащили с коня и втолкнули в хижину.

Бородатые угрюмые лица смотрели на неё, сжав­шуюся в комок у очага.

— Кто ты такая? — спросил, повидимому, главарь.

— Я... я... — бормотала в ужасе Жаннат.

— Да это касымбековская женщина, я знаю, — ска­зал кто-то.

— Пусть идёт на женскую половину.

Жаннат перехватил двоюродный брат Ибрагимбека. Вместе с десятком всадников он пробирался после раз­грома своей банды на восток. Он не нашёл ничего лучшего, как преподнести Жаннат в подарок своему бра­ту и тем в какой-то мере искупить позор поражения. По счастливой случайности Ибрагимбек не узнал в Жаннат той самой отчаянной комсомолки, которая осмелилась вступить с ним в борьбу в Курусае. Впрочем, тогда было так темно, что он и не разглядел её.

Сейчас Жаннат жила в ичкари под строгим надзором ибрагимовских жён. Казалось, о её существовании за­были. Но Ибрагимбек недаром имел славу «гали» — пустой. Что, что, а про красивую пленницу он отлично помнил. Очевидно, он приберегал её для себя, когда вдруг в голове его сложился хитроумный план.

— Господи, — бормотал Пётр Иванович, — и нужно же было, чтобы это оказалась ты, Жаннат!

— Там тихо стало, сейчас придут. Что мне де­лать? — всхлипнула молодая женщина.

— Надо бежать.

— Никуда не убежишь. Увы, скоро меня отдадут турку. Несчастная я.

Шум в михманхане действительно стих. Только гром­ко и пьяно что-то выкрикивал Ибрагимбек: «Этого-то-го!.. Проклятие!»

— Что делать? Что делать? — Пётр Иванович толь­ко крепче сжимал руку Жаннат и с тоской пытался зачем-то разглядеть в темноте её глаза.

— Доктор, — заорал Ибрагимбек на весь обширный двор. — Доктор, ку-да ты запропастился?! Кривой, найди доктора.

Послышалось шлепание каушей по двору.

— Прощай.

Рука Жаннат выскользнула из руки Петра Ивано­вича, и лицо её растворилось в темноте. Точно её и не было.

Тогда-то Петра Ивановича повели к раненому.

— Как я буду его лечить, — рассвирепел доктор, — и без инструментов, без бинтов? Безобразие.

Накладывая повязку на огромное волосатое брюхо стонущего басмача, доктор уже один за другим созда­вал планы спасения Жаннат, но тут же решительно отвергал их. Отчаяние охватывало его. В ярости он грубо ворочал раненого. С радостью он схватил бы скальпель и распорол бы это покрытое слоем жира в пять пальцев чрево, но опять сказывалась профессио­нальная привычка — раненый неприятель для врача уже не враг, а больной, нуждающийся в медицинской по­мощи...