Набат. Агатовый перстень
Шрифт:
Он вытянулся поудобнее и, закинув голову, смотрел на звёзды. Была полночь — сердце ночи, по выражению восточных поэтов. Но спать не хотелось. Сад дышал в лицо дневным жаром и дымом гаснувших костров. Медленно скользили угольно-чёрные тени. Пряно пахли каперцы, стелящие свои плети под дуваламя. Они были невидимы сейчас, но их ясно представлял себе Пантелеймон Кондратьевич с мясистыми, точно воском покрытыми, листьями, иглообразными колючками, белыми тропическими ароматными цветами, расцветающими прямо на горячей глине...
Сухорученко сдержанно кашлянул. Пантелеймон Кондратьевич шевельнулся.
— Да, комэск, не там ты ищешь шпионов...
Глава двадцать первая. ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Кто много ходит, заблудится.
Узбекская пословица
Цену друга узнают, когда разлучаются,
цену лекарству — когда сломают кость
Махмуд Кашгари
Есть пределы и человеческим силам. Двухдневное скитание по степи, бессонная ночь, бешеная скачка по дорогам и тропам окончательно оглушили Алаярбека Даниарбека. Наступает момент, когда человек настолько устает, что не обращает внимания уже на смертельную опасность. Всё делается ему безразличным.
Где и когда слез с лошади Алаярбек Даниарбек, он не помнил. Возможно он заснул, согретый утренними горячими лучами солнца, ещё сидя на лошади, сполз безжизненным кулем в сухую колючую траву, пахнущую солью и горькими травами, да так и остался лежать.
Солнце палило и жгло, под одежду забирались большущие степные муравьи, по лицу бегали фаланги, впивались в тело комья сухой глины и жёсткие шипы колючек, кусались мухи, а Алаярбек Даниарбек спал. Спал он так, что Сулёйман Баранья Нога с дузьями, если б нашли его, могли так сонным и закопать в землю. Но судьба сжалилась, видимо, над Алаярбеком Даниарбеком, и за весь день никто не заметил его, хотя в ровной, как стол, степи за двадцать верст отлично можно разглядеть коня. Весь день конь кружился на аркане, обмотанном вокруг руки спавшего мёртвым сном Алаярбека Даниарбека. Только к вечеру, когда солнце уже купало свои лучи в мутных водах Вахша, на юг от трех древних могильных курганов возникли, точно из-под земли, тёмные фигурки всадников. Их было много, и ехали они быстро. Сердитый горбоносый бородач привстал на стременах и показал рукояткой камчи на далекое пятнышко:
— Он! Даниар!
И все поскакали в ту сторону.
Сон Алаярбека Даниарбека можно было сравнить только с пребыванием в райских садах Ирама, но пробуждение не относилось к разряду приятных.
До самых глубин сознания донеслись лошадиный храп, сопение, бряцание сбруи. Сулейман Баранья Нога, пастухи, роющие могилу, дикая скачка по тугаям — всё мгновенно воскресло в памяти. Алаярбек Даниарбек проснулся. Холод смертельной опасности, надвигающейся гибели пронизал его.
«Догнали! Поймали!»
Но он не торопился показывать, что он проснулся. И враги почему-то мешкали: не хватали грубо, не толкали. Ничего, значит, и ему нечего торопиться. Медленно, очень медленно он начал приоткрывать один глаз. Но хитрость не удалась. Едва он различил лошадиные ноги, целый лес ног, как трескучий голос воскликнул:
— Господин Даниар изволили проснуться!
И множество голосов загалдело, зашумело.
С тоской Алаярбек Даниарбек зажмурился: теперь начнется. Сейчас схватят, поволокут. Теперь уж ему не вырваться.
Он открыл глаза и нехотя поднялся. К нему подскочили и начали вежливо стряхивать соринки и солому с халата и комзола. Какая насмешка!
— Ассалям алейкум! — послышались вежливые, чуть ли не подобострастные голоса.
— И вам салом, — быстро заговорил Алаярбек Даниарбек. Голос его постыдно дрожал, и он ничем не мог сдержать эту дрожь. — Несчастный рок привёл меня сюда. Но, клянусь высшей сферой небес, отец мой не получал золота и не зарывал, а мне в наследство от бабушки моей тетушки достался оселок, да и то с трещинкой... Зачем я вам? Отпустите меня.
Спросонья Алаярбек Даниарбек не соображал, что за люди стоят перед ним, и считал, что он попал снова в руки Сулеймана Бараньей Ноги и Толстяка. «Неужели я их не умолю... Баранья Нога до виселицы дойдёт, но с виселицей подождет».
— Мы крупинка, что идёт не в счет... Мы вам не повредим, — начал он снова.
Но, к счастью встретившись взглядом с удивлёнными глазами ярко разодетого, сидевшего на великолепном аргамаке горбуна, он поперхнулся и умолк.
Горбун слез с коня и, взяв руки Алаярбека Даниарбека в свои ладони, начал пожимать их:
— С вас, господин Даниар, причитается «суюнчи». Головы тех злодеев, у которых отцы не мужчины, были воткнуты на шесты, и птицы выклёвывают их глаза. Поздравляю вас со счастливым избавлением.
— Какие головы... шесты... птицы? — машинально пробормотал Алаярбек Даниарбек.
— Головы проклятых пастухов, что осмелили покуситься на вашу драгоценную жизнь!
— Мою?.. Но зачем?
— О, конечно, вы пожелали бы увидеть цвет их крови, но мы не знали, где ваша милость. Не знали, что с вами. А время не позволяло...
Мозг Алаярбека Даниарбека усиленно работал. Как ему, несчастному, не везёт. Говорят же — покупал сироп, оказалось варенье. Страшился пастухов, а теперь попал в лапы зверей. Так значит и эти, чтоб стукнуться им головой о надгробье, когда их похоронят, опять принимают его за Даниара — басмаческого курбаши, О покровители путешественников, чильтаны! Где вы? О сила и могущество пророка! Очевидно, проклятые напали на пастушье стойбище и там узнали про него, Алаярбека Даниарбека, нет, про Даниара-курбаши, нет... тьфу... видимо, дорого заплатили Сулейман Баранья Нога и Толстяк за свою ошибку. Но и ему не сладко. Совсем как в рассказе об арабе: «Нога у вас хро-мая, а провал далеко. Рука у вас короткая, а финики на пальме!»