Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Мысли вспыхивали в мозгу молниями. Что делать? Сказать: «Я не Даниар», — и его голову, как тех пас­тухов, — без всяких проволочек насадят на шест. Сог­ласиться: «я — курбаши Даниар», — совсем опасно. Разница только в том, что во втором случае оставалось время, на размышления...

Кончиками пальцев Алаярбек Даниарбек осторожно коснулся чалмы, поправил её на голове и сдвинул чуть-чуть на левую бровь, что сразу же придало ему нес­колько надменный вид, и провел руками по бородке: в сердце его совсем не осталось злобы на пастухов, и даже он сейчас жалел Сулеймана Баранью Ногу. Что взять с него, с тёмного, запуганного?

Затем Алаярбек Даниарбек, незаметно водя глаза­ми, осмотрелся. С тревогой он убедился, что вокруг тол­пятся, по меньшей мере, сотни две вооруженных, хоро­шо одетых, сидящих на сытых гладких конях ферганцев. Он отлично распознал их по говору, по одежде, тюбетейкам, фасону шапок, по сапогам. И удивился: откуда здесь, на берегах Вахша, ферганцы? Но недо­умение его тут же разъяснилось.

Поискав кого-то в толпе вооружённых, горбун про­тянул руку и вытащил за плечо приземистого подсле­поватого паренька в белой чалме.

— Скажи, мирза, ты говорун, господину Даниару о нас.

Подслеповатый паренек приложил руки к животу и, сложившись пополам, визгливо прокричал:

— О гений доблести и воинского совершенства, господин командующий легионами истребителей неверных, досточтимый и преславный Даниар-курбаши, краса му­жества и храбрости, перед вашей милостью предстоит лев ярости и солнце мудрости, рука, держащая молнию разящую... э... э... разящую... — Тут этот штатный восхвалитель захлебнулся в своих непомерных эпитетах и, окончательно запутавшись, выпалил:

— Батырбек Болуш!

И, боясь, что он сказал недостаточно высокопарно и цветисто, добавил:

— Батырбек Болуш из Андижана, полковник войск ислама.

И хоть Алаярбек Даниарбек ещё раньше сразу же понял, что он попал в лапы настоящих басмачей, но теперь ему стало совсем худо. «Проклятый говорун ударил меня об землю, подобно льву», — успел только подумать он. С тех пор, как Алаярбек Даниарбек при­ехал сюда в Восточную Бухару, он достаточно наслы­шался о Батырбеке Болуше и о его банде, известной своими зверствами и дикими грабежами. Свергнутый с трона, бежавший из Бухары на восток в Гиссар эмир Сеид Алимхан послал своих гонцов в Фергану к главе андижанских басмачей Курширмату с призывом по­мочь ему — эмиру — в его богоугодном намерении вес­ти борьбу с нечестивыми большевиками и прислать подмогу. Не мало в то время бродило и шлялось по опустошенной Фергане всяких головорезов и авантю­ристов, и Курширмат довольно быстро сколотил вну­шительную банду в полторы тысячи человек. На масляхате андижанских курбашей порешили поставить во главе экспедиции для спасения эмирского трона Нурмата — родного брата Курширмата. Напутствуя Нур-мата, Курширмат важно сказал: «Поезжай. Пусть меч твой прославит знамя пророка! Ты ведёшь газиев». Но Нурмат уже имел немалый опыт поражений и раз­громов и, отложив в сторону разговоры о пророке и знамени джихада, спросил: «Что я сделаю? Винтовок ты дал мало, патронов совсем нет. Кони — дохлятина... В деньгах ты отказал». «Эмир даст винтовки и патроны, коней возьмете по пути. Деньги?.. А на что с тобой Батырбек Болуш едет? Он умеет деньги и под землей находить, из камня выжимать!» Чёрными уг­лями и красной кровью наследили газии на своем пути через Алайскую долину, Каратегин вдоль Сурхаба, через Кала-и-хаут, Гарм, Оби-Гарм, Дюшамбе. На снеговых вершинах полыхали зловещие отсветы подож­жённых юрт и хижин. К облакам неслись вопли жен­щин и детей. Нурмат-курбаши не мешал бесчинство­вать своим басмачам, шедшим восстанавливать эмира мусульман на троне благородной Бухары. Да и в чём дело? Что церемониться с какими-то киргизами Алая? Издавна известно, что они плохие мусульмане, но зато стада баранов у них неисчислимые, а баранина слад­кая и вкусная. Что касается жителей Каратегина, то они нетверды в вере исламской и, ещё со времен кокандского ханства, находились в кровной вражде с ферганцами, а потому не грех припомнить им старые счёты и обиды. А всем известно, что кони ка-ратегинцев в горных условиях непревзойдённы, а женщины каратегинцев умопомрачительно красивы. Ну, а если во время ссор и скандалов, по воле божьей, некоторое количество киргизов или каратегинцев, не очень охотно пожелавших расстаться со своими овцами или конями, нашли предел своей жизни, то, очевидно, того хотел аллах. Сам Батырбек Болуш мало обращал внимания на лошадей и женщин. Коней он имел славных, а с бабами в пути возиться некогда: крику не оберёшься. Нет, Курширмат знал, кого посылать с братом. Батыр­бек Болуш в каждом селении уединялся со своими помощниками куда-нибудь в глухое место, на старую мельницу, в пещеру, в пастушью хижину. Ему туда тащили силком людей. Всю ночь слышались неистовые вопли и стоны, воняло чем-то палёным. Суетливо бега­ли в кишлак его джигиты, поговаривая: «Ну, хозяин шашлычок готовит». А наутро Батырбек Болуш, с довольным видом шепча «бисмилля!», прятал в мешо­чек золотые серьги, серебряные браслеты с бирюзой, николаевские империалы и полуим-периалы. Не брезго­вал он и серебром — рублями и полтинниками. Во сне ничуть не беспокоили его призраки замученных пытками жертв.

Сейчас, когда Алаярбек Даниарбек уже ехал с Батырбеком Болушем, вспоминая о его «шашлычке», то невольно тянул свою лошадь в сторону, так как даже случайный взгляд горбуна сеял в душе его растерян­ность и трепет.

Отряд бодро скакал по степи. Алаярбеку Даниарбеку по приказу Батырбека Болуша подали быстрого поджарого коня.

Солнце скрылось за Бабатагом, окрасив в грана­товый цвет далеко, где-то внизу, ленточку Вахша, быстро сползали с далеких гор сумерки, а басмачи всё ехали и ехали. Алаярбек Даниарбек ерзал в седле, и мысли ему лезли в голову, одна тревожнее другой. Куда они ска­чут? Зачем? И направление что-то очень подозритель­ное. Не станет палач Батырбек Болуш так, без цели, шляться по степи. Человек он серьёзный, хитрый. У него всегда есть интерес.

Вот и здесь он, в долине Вахша, неспроста, тоже из-за интереса. Когда, опустошив и разграбив изрядно Алай и Каратегин, воинство ислама прибыло, обреме­нённое добычей, на крепких ворованных конях в Дю­шамбе, к подножию седалища эмира, и предложило ему свои сабли и пророческие знамёна для сокрушения большевиков, Сеид Алимхан задумался. Если от плохо вооруженных нурматовских лихих джигитов горцы с трудом и большим уроном могли отбиться дубинами и дедовскими мультуками, то что произойдёт, когда ферганцам дадут новенькие английские винтовки и вдоволь патронов? «Нет у меня оружия, — отрезал курбаши Нурмату эмир, — нет у меня патронов». Не сдержав гнева, он стал укорять Нурмата за грабежи и бесчинства, выразив при этом особое неудовольствие Батырбеком Болушом. Трудно сказать, сколько здесь проявил эмир государственной мудрости и насколько пы­тался отвести от себя гнев народа. Почва под ногами Сеида Алимхана накалилась к тому времени до того, что в Дюшамбе он видел только врагов и собрался бе­жать за границу. Нурмат-курбаши не сразу понял, почему эмир отказывается от стольких могучих воите­лей за ислам, а когда понял, то обиделся и, высказав бесцеремонно во всеуслышание свою обиду, потребовал от эмира возмещения потерь и убытков. Пришлось эмиру откупиться мешком золота. Вручал его Нурмату Сеид Алимхан торжественно, сказав: «Вручаю это зо­лото, дабы ты раздал его на обратном пути обижен­ным и ограбленным тобой жителям». Спустя немного эмир бежал за границу, а Нурмат увёл обратно свою банду через горы в Фергану, но, конечно, ни одной копейки никто из жителей Алая и Каратегина так и не увидел. Батырбек Болуш в Дюшамбе замешкался. С ним осталось до двухсот джигитов, нюхом почуявших, что в горной стране, где нет ни эмира, ни других вла­стей, можно хорошо поживиться.

Банда Батырбека Болуша наводила ужас на весь край.

Алаярбек Даниарбек тяжело вздохнул. Хитры люди, но и он хитёр. Он даже не представлял себе, что есть такие беды, из которых нельзя выбраться. Чем труднее, тем легче. Кто падает с ишака — тому камни, кто пада­ет с верблюда — тому ватная подстилочка.

Вся жизнь его — поучительный пример. Но только вчера он вырвался из могилы, и вдруг, когда жизнь поманила его жареным барашком и всё шло хорошо, он опять попался. Да попался так, что дрожь пробирала. Нет, хитрость вывезет и сейчас из гибели.

А гибель скакала с ним рядом, поглядывала на него безжизненными глазами, похожими на стоячие болот­ца с ржавой водой, и щерила волчьи клыки. Алаярбек Даниарбек судил, конечно, пристрастно, потому что, если не считать природного недостатка — горба, Батыр-бек располагал к себе необычайно приятным нежнокожим лицом, шелковистыми усами и бородкой и при­влекательной улыбкой.

Очень уважал Алаярбек Даниарбек весёлых людей. Кто улыбается, тот зла не сделает. Несмеющиеся уста хуже щели в стене! Но с сегодняшнего дня улыбка даже на румяном лице добряка будет вызывать в нём отвратительные, холодящие сердце воспоминания. Нет, зубоскалы ещё хуже, а тем более такие, как Батырбек Болуш.

Про него говорили: «Нет большего льстеца и подха­лима от Памира до Чарджоу. Он сухан-фуруш — про­давец слов». Когда Сеид Алимхан, выгнанный из Бу­хары, сидел в Дюшамбе, Батырбек Болуш не пропус­кал и дня, «что-бы не коснуться лбом пыли на его, стопах», но ни в чем, говорят, не успел. Эмир не дал ему даже самого скромного чина, говорят, потому, что у Батырбека Болуша пахло нехорошо изо рта.

Батырбек Болуш затаил обиду, и когда эмиру при­шлось слишком поспеш-но покинуть свои владения, он воспользовался суматохой и отбил у эмирского кара­вана драгоценности, которые везли на двадцати вер­блюдах. С тех пор Батырбек Болуш стал знатен и бо­гат. Пронырливый, хитрый, он нашел лестью путь к сердцу Ибрагимбека, но в тайниках души мечтал сесть на его место. Безудержно льстя Ибрагимбеку в глаза, он за спиной называл его не иначе как «кирпичеголовый». В кругу друзей он только вздыхал: «Без дураков мир разрушится! Но подожди: время ещё придёт».

Взгляд Батырбека Болуша, при всей своей обычной непроницаемости, выражал, казалось, неодуменный вопрос. И у Алаярбека Даниарбека хватило хитрости разгадать его. Батырбек Болуш удивлялся, почему Даниар-курбаши (а за него принял он Алаярбека Даниар­бека) молчит, не задает вопросов и... не распоряжает­ся. А ведь Даниар-курбаши со времени Дюшам-бинской осады стал едва ли не правой рукой Энвербея, почти что начальником штаба. Батырбек Болуш сам в лицо не знал Даниара, потому что ни разу не приезжал в ставку зятя халифа, хоть и звали его неоднократно. Батырбек Болуш предпочитал находиться подальше и в стороне: спокойнее и выгоднее. Но теперь, поскольку самый близкий Энвербею человек здесь, приходится счи­таться с ним.