Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Он даже пробормотал вполголоса:

— Сначала пища, а потом слово.

— Нужда у нас, — говорил Сулейман Баранья Но­га, — жрать нечего, ну-жда горемычная... То бекские люди за горло хватают... то закетчи деньги за три года вперед давай... то эмир наехал — баранов порезали... Рань­ше нам русский хлеб привозили, а теперь господин Энвер ездить за хлебом к русским запретил... — тут он сно­ва трусливо поглядел на дверь. — Вы уж не подумайте чего. Обнищали мы. Кареглазенькую белокожую дочку за реку Пяндж чужим людям продал, на деньга купил тридцать баранов... Наскочили на прошлой неделе энверские люди... двадцать баранов угнали, набежали иб-рагимбековские люди — последних забрали... Вот теперь, как раньше, байское стадо пасем... Есть такой бай Тишабай ходжа...

Сулейман плакал, он старался разжалобить страшно­го гостя, жаловался на горькую долю, и вдруг, спохва­тившись, что говорит крамольные вещи, начинал хны­кать и умолять:

— Не слушайте мои подлые слова... Сколько кишлаков здесь: все люди вымерли... одни черепахи ползают, да ящерицы бегают... Налоги задушили... Теперь не с ко­го и налоги брать. Кого побили, порезали собаки эмира Музаффара, а потом стал эмиром Сеид Алим... Народ уг­нали в дальние места... целые селения за непокорность переселили.

Баранья Нога кричал так, что в хижину набралось полно народу. Стало тесно и душно. В комнату всуну­лось тощее, похожее на пилу, лицо Толстяка.

— Сейчас резать или подождать? — спросил он.

— Режь, всё равно перед Тишабаем ходжой отве­чать, — крикнул ему Сулейман Баранья Нога.

— Дикие люди мы... Тёмные люди, вы уж на нас не гневайтесь.

Он подбросил в огонь хворосту, и пламя, взревев, вскинулось до потолка. И тут в душу Алаярбека Даниарбека закралась тревога. Стало светло, и он разглядел большие с короткими пальцами руки пастухов, судорож­но мнущие отполированные долгим употреблением тяжеловесные дубины, которыми чабаны воюют в степи с волками и барсами. «Э, — подумал Алаярбек Даниар­бек, — а что если они с этими дубинами — да на меня?» И он поспешил спрятать глаза, чтоб не видеть тяжёлых, мрачных взглядов, которые пронизывали и тревожили его.

— Мы ничтожные; мы рабы,— не прекращал ни на минуту своей горькой жалобы Сулейман Баранья Но­га, — только покорные слуги... Мы всё готовы делать... Мы помогать готовы. Вот зякетчи Фатхулла от пресветлого эмира к нам приезжал. И он по-мусульмански с нами, по справедливости, и наши чабаны по справедли­вости. Он нам добро — и мы ему добро. Налог с нас взял, мы дали. Всё хорошо. Фатхулла остался доволен, и мы остались довольны. А потом Фатхулла сказал: «Несите ещё!» «Что нести?» — мы спрашиваем. «То я собрал налог, а теперь несите мне». «Что ж, мы гово­рим, для хорошего человека можно и принести». А Фат­хулла беззубый говорит: «Мало!» Мы ему ещё. А он всё: «Мало, мало!» Зачем же он переступил порог спра­ведливости? Ну, а разве аллах может терпеть неспра­ведливость? Очень мы его просили, уговаривали: «Гос­подин Фатхулла, делай по справедливости. Взял три четверти урожая, хорошо, бери. Взял баранов — бери. А вот больше не бери». Не послушал Фатхулла наших слов… всё раскрывал рот жадности, и... — тут Баранья Нога вздохнул тяжело и добавил: — Получил Фатхулла небесное избавление.

Он сказал это так зловеще, что Алаярбек Даниар­бек взглянул на него, а за-тем на сидевших у очага. Они так выразительно смотрели, и руки их так решитель­но сжимали палки, что стало ясно, каким путем по­лучил беззубый сборщик налогов «небесное избавле­ние».

— Вы, господин Даниар, хороший человек, достой­ный, вы от нас ничего не требуете. Поесть хотите, это хорошо. Человеку без пищи трудно. Почему гостю не дать поесть? Ешьте на здоровье. Сейчас барашка осве­жуем, мяса поджарим...

Все закивали согласно бородами.

— Что ты хочешь от меня, пастух? И запомни: меня зовут Алаярбек Даниарбек, — рассердился гость. — Что ты долго рассказываешь?

— Видите, — обратился к сидящим у очага Сулейман Баранья Нога, — господин бек недоволен, кричит. Зачем кричит? Мы же тихо, спокойно. Без крика. А он говорит: тащи барашка, режь барашка, шашлык делай, кебаб делай! Разве так по справедли­вости?!

— Я ничего не говорил. Какой барашек? — испугал­ся Алаярбек Даниарбек.

— Я же спросил вас про барашка, господин. Вы молчали, господин. Я сказал: «Резать барашка», — а вы молчали, господин Даниар. Кто молчит, тот хочет, а? Ваша милость? — хихикнул Толстяк. — Известно, их бла­горо-дию мало бобовой похлебки, подавай повкуснее. Жирный барашек сытому кажется пёрышком лука, а для голодного и варёная морковка — жареная куроч­ка.

Всего остроумия последних слов Бараньей Ноги уло­вить Алаярбек Даниарбек не мог, потому что мозг его лихорадочно выискивал способ выбраться поскорее из хижины, уйти от недобрых, угрожающих глаз степня­ков.

— Господин Даниар — очень смелый, очень храб­рый господин, даже слишком храбрый, — проговорил, придвигаясь к Алаярбеку Даниарбеку, Сулейман Баранья Нога, кладя ему на плечо тяжёлую, как кузнеч­ный молот, руку. — Господин притеснения ходит один по степи неосторожно... совсем один...

Дрожь прошла по всему телу Алаярбека Даниарбека от внезапно надвига-ющейся неведомой опа­сности.

— Один, совсем один, — сказали пастухи с угрозой.

— Вы знаете обычай? — спросил Сулейман Баранья Нога.

— Знаем, — сказали пастухи.

Алаярбек Даниарбек попытался стряхнуть с себя ру­ку Бараньей Ноги, но и на другое плечо легла столь же тяжёлая ладонь.

— Слушай, господин Даниар!

Ничего не оставалось, как слушать, и Алаярбек Да­ниарбек кивнул головой. Внешне он сумел сохранить спокойствие, только посеревшие щёки да выступивший на лбу пот выдавали его волнение.

— Господин берёт налоги с бедняка, господин берёт у бедняка его красивую жену и блудодействует с ней, господин тащит дочь бедняка и насилует её. Господи­ну — веселье и плов, наслаждение и деньги. Бедняку — голод, слёзы, бесчестье. Господин — на коне, пастух идёт пешком своими ногами. Господин в холе и неге ле­жит на атласном одеяле, пастух мерзнет в снегу, го-рит на солнце. Господин сыт, бедняк голоден. Господин ло­жится в удобную могилу, пастух подыхает в степи, и шакалы растаскивают его кости.

Он обвел взглядом тёмные, точно выточенные из де­рева, лица пастухов, сидевших у огня.

— Господин — кошка, бедняк — мышь. А сегодня, — закончил он, — кошка пришла к мышам, а? У мышей праздник.

Вдруг все засмеялись, и Алаярбек Даниарбек, ощу­щая нестерпимый страх, криво усмехнулся:

— Я гость ваш!

— Э, сладкоречивый! Разве господин может быть гостем у раба? Такой гость раза два заедет — с голоду помрёшь.

— Но разве я сказал плохое? — закричал в отчаянии Алаярбек Даниарбек. — Разве я сделал плохое?