Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Пахло сырой землей и горными цветами.

Мужчины днём работали верстах в четырех-пяти от Курусая в низинах и логах и по склонам холмов. Многие ушли со своими быками очень далеко, поближе к перевалам, где и воздух прохладнее, и земля помягче оттого, что влага уже не испарялась так быстро. Все поглядывали вдаль, прикидывая, как быстро растёт на жёлтом холме большое, дымящееся паром черное пятно свежей пашни. Самого пахаря Шакира Сами нельзя было разглядеть на таком расстоянии, только ползали по холму две чёрных божьих коровки, пристёги­вая к пятну новые и новые темные полосы — борозды

по целине. «Раз старик Шакир пашет — всё хорошо, — бормотал дехканин, глядя вниз из-под руки, — пахать напрасно старик не станет. Прошлый год не пахал, сейчас пашет. Надо пахать. Надо работать: «Солома от земли, зерно от омача». Размяв в руке стебелек молодой полыни и потерев верхнюю губу под носом, дехканин вдохнул бодрящего запаха и налег на плуг. И все вокруг смотрели на Шакира Сами, и все делали так, как он. Раз взялся старик за плуг, значит урожай вырастет, значит зерно соберут, значит война, голод не страшны. Всё знает старик — и горы, и землю, и людей. Мудрый старик Шакир Сами.

И кто усомнится в его уме и знаниях?

Но не потому пахал спокойно старик, что опасность не грозила селению Курусай. Кругом шла война. Вот и сейчас где-то далеко стреляют, а на горе Верблюжий горб замечается подозрительное движение. Нет, Шакир Сами рассуждает примерно так: «Бояться саранчи — хлеба не сеять. Бояться грабителей — добра не при­пасать»!

Сейчас не вспашешь, не посеешь — лучше живым в могилу лечь. Вон какие тучи собираются над Гиссарскими горами. Вот-вот пойдёт долгожданный дождик, поднимет всходы, а известно: не засмеётся земля, пока не заплачет небо.

Нет, мудро делает Шакир Сами, старый хисобчи и колдун. Пашет себе. Голод не басмач, от него не спря­чешься.

Когда на закате Шакир Сами, погоняя волов, спу­скался к кишлаку, неприятно резанул уши вопль. Еще солнце не совсем убрало свои лучи за Бабатаг, ещё сотни две шагов предстояло отшагать до первых домов Курусая, а из кишлака донеслись крики и шум. Крича­ли женщины, плакали дети. Услышали шум и другие пахари, возвращавшиеся домой. Их поразило, что над крышами не вьются дымки очагов и не щекочет обоня­ния запах ужина.

На улочках, у домиков, у заборов, повсюду стояли стреноженные, засёдланные кони. Повсюду ходили во­оружённые, в меховых шапках люди. Около единствен­ных больших ворот кишлака бая Тишабая ходжи тол­пились дехкане с бледными расстроенными лицами и с тревогой прислушивались к доносившимся изнутри ис­тошным воплям.

— Что случилось? — спросил Шакир Сами.

— Пятки ему поджаривают, — охрипло сказал кто-то, и в голосе его послышалось злорадство.

— Зачем? — простодушно удивился Шакир Сами.

Тогда кто-то тихо прошептал:

— На золото пасть разинул.

— Кто?

— Зять халифа, Энвербей. Вот он и прислал своего курбаши — горбуна Батырбека Болуша.

Одного не учёл в своих раздумьях об урожае и войне Шакир Сами: у голодного волка из зубов кости не вырвешь.

Ежась от неприятной слабости и вобрав голову в плечи, Шакир Сами шёл домой. На застывшей маске его лица никто не смог бы прочесть его чувств и мыс­лей. Но величественная походка, высоко поднятая го­лова старика производили впечатление на басмачей. Они сторонились его и уступали ему дорогу. Впрочем, бандиты Батырбека Болуша вообще вели себя в Курусае очень тихо и даже вроде вежливо: в хижины без спро­су не врывались, скотину во дворах самовольно не резали. Для начала Батырбек Болуш занялся только баем Тишабаем ходжой и, судя по рассказам наиболее любопытных, бедняга-торговец уже изнемог от пыток, но так и не показал, где у него деньги. Сам Батырбек Болуш с добродушнейшим видом распоряжался обы­ском в байском дворе. Ласково уговаривал он бая не упрямиться и подкреплял свои просьбы внушительными «доводами», которые он сам называл «шашлычком». Тишабай ходжа валялся под айваном и тихо стонал, когда Шакира Сами и десятка два стариков привели по приказу Батырбека Болуша во двор.

— Достопочтенный бай, — стоя на айване говорил горбун, — только неверная собака может упрямиться, когда дело идёт о воспомоществовании на дело ислама. Опомнитесь, дорогой. Неужели вы так и не хотите по­казать нам, где вы спрятали деньги?!.

Тешабай ходжа зашевелился. Послышался всхлипы­вающий стон:

— Ты всё взял, грабитель! Своего грабишь, собака. Ты сам своим топором ногу свою рубишь.

— Болтай. Когда становится плохо, не поддавайся немощи. С врагов головы снимай, с друзей шкуру сди­рай, а за «собаку» я тебе пару шампуров добавлю. Говори, где ещё деньги! Что ты, дорогой, их бережёшь?! Золото блестит, а счастья не дает! Хе-хе. Сам видишь! Ну, не скупись, дорогой.

Но Тешабай ходжа только стонал.

— Эй, Кульмат, — приказал Батырбек Болуш, — а ну-ка дай ему еще горяченьких.

Только теперь Шакир Сами и его товарищи обрати­ли внимание на сидящего рядом на земле широкоплече­го детину. Небольшой тонкой досочкой он раздувал в мангалке пламя раскалённых углей, на которых лежали шашлычные шампуры.

— А ну-ка! — приказал Батырбек Болуш.

Детина поднялся и, держа тряпкой раскалён­ный докрасна железный стержень, наклонился над баем.

Суровы были степняки, много жестокостей видели на своём веку, но и они не выдержали и отвернулись. Ши­пение, запах горелого человечьего мяса донеслись до них одновременно с воплем боли.

— Что? Отворачиваетесь? — вкрадчиво спросил Ба­тырбек Болуш. — Не нравится? Идите сюда, почтенные старички, садитесь. Я не гордый, я ласковый человек. Хо­чу посоветоваться...

Под вопли истязуемого проходило это страшное со­вещание. Батырбек Болуш ласково разъяснял старей­шинам селения Курусай:

— Обиду и поношение нанесли вы господину глав­нокомандующему. Приказали сыновьям покинуть вой­ско. Достойны вы тяжёлого наказания, но милостив зять халифа. Даровал он вам прощение.

Старики облегченно вздохнули. Они нисколько не сомневались, что час их пришёл, что расплата за их непокорность и строптивость явилась в лице Батырбека Болуша, что все жители — и стар и млад — кончили свой жизнен-ный путь, и хоть лица их оставались невозму­тимо спокойными, но внутри у них всё переворачивалось в безысходной тоске.

Батырбек Болуш продолжал:

— Мы прибыли осведомить вас об этой высокой милости…

Старики встали, отвесили поясные поклоны и пошли было к воротам.

— Нет, нет, — заулыбался Батырбек Болуш, — сади­тесь. Теперь у меня есть к вам маленькая прось­бица.

— Мы слушаем вас, почтеннейший! — медленно, с достоинством проговорил Шакир Сами.

— Просьба моя такова. Мои воины устали. Мои воины голодны.

— Мы знаем долг гостеприимства, — скрепя сердце сказал Шакир Сами.