Набат
Шрифт:
Большой подвесной мост был назван в честь Джованни да Верраццано, исследователя и путешественника, жившего в смертные времена [3] . Мост знаменовал собой приближение к Манхэттену, который в нынешнее время никто уже так не называл. Грозовое Облако предпочло переименовать Нью-Йорк в Ленапе-Сити — по названию местного племени, продавшего эти земли голландцам много сотен лет назад. Англичане потом забрали их у голландцев, а новорожденные Соединенные Штаты Америки забрали их у англичан. Но теперь все эти нации ушли в небытие, и Ленапе, город музеев-башен и роскошных висячих садов, лентами
3
Мост Верраццано (Веррацано, Верразано) — Нарроус — один из самых больших в мире подвесных мостов. Он соединяет районы Нью-Йорка Бруклин и Статен-Айленд.
Мост Верраццано перестал служить своей цели много лет назад. Поскольку никто в Ленапе больше уже не стремился как можно быстрее попасть из одного района в другой, а также по тем соображениям, что от прибытия в великий город должно захватывать дух, было решено, что въезжать в город следует только на пароме. Поэтому все многочисленные мосты были закрыты, и с тех пор гости следовали через пролив Нарроус, словно иммигранты в старину, пришедшие искать лучшей жизни. На этом пути их приветствовала великая статуя, которую по-прежнему называли Статуей Свободы, — вот только ее позеленевшую медь заменили золотом, а пламя факела сделали из рубинов.
«Медь стремится к золоту, а стекло к драгоценному камню, — такие крылатые слова изрек последний мэр Нью-Йорка перед тем, как оставить свой пост и передать правление Грозовому Облаку. — Так увенчаем же наш город рубинами в золотой оправе!»
Но прежде чем увидеть мисс Свободу и сверкающие небоскребы Ленапе, посетители должны были пройти между двумя величественными пилонами моста Верраццано. Центральный пролет, которым никто не пользовался и который не ремонтировали, однажды во время бури рухнул — это случилось еще до того, как Грозовое Облако научилось обуздывать погоду. Однако монолитные арки по обе стороны пролива стояли как прежде. Грозоблако нашло их простую симметрию гармоничной и учредило бригады для поддержания арок в сохранности. Окрашенные в приглушенно-голубой цвет, — цвет облачного неба Ленапе — пилоны Верраццано умудрялись одновременно и растворяться в окружении, и выделяться на его фоне — истинное чудо архитектуры.
Шоссе, ведущее к западной арке, оставалось в целости, так что туристы могли прогуляться по фрагменту той самой дороги, по которой в смертные времена ездили автомобили. В конце прогулки, остановившись под аркой, откуда открывалась панорама великого города, можно было сделать великолепный снимок.
Однако сейчас сюда прибывали гости совсем иного рода, ибо это место обрело новый смысл и новую цель. Через несколько месяцев после гибели Твердыни и гула Великого Резонанса тонисты заявили свои права на сооружение как на святыню, имеющую религиозное значение. Они привели множество аргументов, но один из них перевесил все остальные: пилоны моста очень походили на перевернутые вверх тормашками вилки камертона.
Именно здесь, под аркой западного пилона, находилась резиденция таинственной персоны, известной в народе как Набат.
— Будьте
Все надеялись, что наступивший год, Год Ибекса, принесет больше позитива, чем прошлый. Художник был одним из множества людей, запросивших в начале нового года аудиенции у Набата. Вообще-то он не искал ответов на великие вопросы, скорее преследовал личные цели. Не будучи глупцом, он не верил, что некий мистик одним мановением руки расправится с проблемами, одолевавшими художника всю жизнь. Однако если Набат и вправду разговаривает с Грозовым Облаком, как утверждают тонисты, то, может, стоит попытаться?
Какие аргументы мог Эзра ван Оттерлоо привести этой старухе, чтобы она дала ему возможность поговорить со святым?
Проблема, как всегда, касалась его места в искусстве. Сколько Эзра помнил себя, он всегда испытывал ненасытную тягу к созданию чего-то нового, чего-то ранее не виданного. Но в этом мире не осталось ничего не изученного и не разложенного по полочкам. Большинство художников удовольствовалось рисованием красивых картин или просто копированием старых мастеров.
— Ну написала я «Мону Лизу», — сказала как-то его подружка, когда они учились в художественной школе. — И что с того?
Ее полотно было неотличимо от оригинала. Вот только оно не было оригиналом. Эзра не видел в этом смысла, но, похоже, он был единственный такой чудак, потому что его подружка получила за свое художество оценку «А», тогда как ему влепили «С».
— Тебе мешают твои духовные метания, — сказал ему учитель. — Обрети покой — и тогда найдешь свой путь.
Но даже в лучших своих работах Эзра находил лишь тщету и неудовлетворенность.
Он знал, что гении страдали за искусство. Он пытался пострадать. Будучи подростком, Эзра услышал, что Ван Гог в порыве безумия отхватил себе ухо, и попробовал сделать то же самое. Несколько мгновений рану жгло, а потом наниты притупили боль и принялись восстанавливать утраченное. К утру ухо отросло как ни в чем не бывало.
Старший брат Эзры, ничуть не похожий на Тео ван Гога, рассказал родителям, что учудил братец, и те послали Эзру в облом-школу — воспитательное заведение, где ребят, склонных к негодизму, приобщали к радостям дисциплины. Но и там Эзре пострадать не удалось, потому что в облом-школе никого толком не обламывали.
Поскольку из облом-школы никого никогда не исключали, он закончил ее с рейтингом «удовлетворительно». Эзра поинтересовался у Грозоблака, что бы это значило.
— «Удовлетворительно» — это удовлетворительно, — ответило Облако. — Ни плохо, ни хорошо. Приемлемо.
Но Эзра был художник и хотел большего, чем просто «приемлемо». Он хотел стать чем-то исключительным. Потому что иначе какой смысл быть художником?!
В конце концов он нашел работу, как и все художники, ибо не существовало больше голодающих гениев от искусства. Сейчас он расписывал стены детских игровых площадок: улыбающиеся детишки, лупоглазые кролики да розовые пухлые единороги, отплясывающие на радугах.
— Не понимаю, чего ты ноешь, — говорил ему старший брат. — У тебя классные фрески, их все обожают!