Набат

Шустерман Нил

— Окей, окей! — рассмеялся Грейсон. — Кураты считают себя моими помощниками, ты смотришь на меня как на свой рупор в этом мире…

— Я смотрю на тебя как на нечто большее, чем просто рупор, Грейсон.

— Да ну? Потому что если бы это и в самом деле было так, ты позволило бы мне высказывать свое мнение. Ты позволило бы мне вносить свой вклад. И совет, который я дал сегодня — это и есть мой вклад.

— Понимаю.

— Ну как — удалось мне прояснить для самого себя?

— Да, удалось.

— И что скажешь — разве

мой совет не был хорош?

Облако задумалось.

— Я признаю, что предоставление этому человеку свободы художественного выражения вне структурированных границ способно помочь ему реализовать себя. Так что да, твой совет был хорош.

— Вот видишь! Может, тогда предоставишь мне больше свободы?

— Грейсон…

Он вздохнул, уверенный, что сейчас Грозоблако пустится читать ему долгую скучную нотацию про собственное мнение — какая это ответственность и бла-бла-бла. Но вместо этого Облако сказало нечто совершенно неожиданное:

— Я знаю, это было нелегко. Я восхищаюсь тем, как ты вырос до высоты, на которую тебя возвели против твоей воли. Я восхищаюсь тем, как ты вырос, точка. Выбрав тебя, я приняло самое верное из возможных решений.

Грейсон был тронут.

— Спасибо, Грозовое Облако.

— Я не уверено, что ты понимаешь значение того, что совершил, Грейсон. Ты вошел в секту, ненавидящую технологию, и сумел сделать так, что ее приверженцы приняли ее. Они приняли меня.

— Тонисты никогда не ненавидели тебя, — возразил Грейсон. — Они ненавидят серпов. Относительно тебя они занимали выжидательную позицию. А теперь ты вписываешься в их догму. «Тон, Гром и Набат».

— Да, тонисты любят звучные слова.

— Осторожнее, — предупредил Грейсон, — не то они начнут строить тебе храмы и вырывать сердца в твою честь.

Грейсон и сам чуть не рассмеялся, вообразив себе это. Вот был бы облом: сегодня ты совершаешь человеческое жертвоприношение, а завтра жертва является обратно с новеньким сердцем!

— В их верованиях есть некая сила, — проговорило Облако. — Да, эти верования могут быть опасны, если придать им неправильную форму и направить не в ту сторону. Вот этим мы и займемся — придадим им форму. Мы превратим тонистов в силу, которая сослужит человечеству добрую службу.

— Ты уверено, что это возможно? — спросил Грейсон.

— Могу сказать с уверенностью в 72,4 %, что мы сумеем направить тонистов туда, куда нужно.

— А остальные проценты — они о чем?

— Существует 19 % вероятности, что от тонистов не будет никакой пользы, — ответило Облако, — и 8,6 % вероятности, что они нанесут миру непоправимый ущерб.

Следующая аудиенция выдалась не из приятных. Поначалу к Набату приходило совсем немного фанатиков-экстремистов, но сейчас они заявлялись чуть ли не каждый день. Эти люди переворачивали с ног на голову как учение тонистов, так и самые незначительные поступки и высказывания Набата.

Если Набат вставал спозаранку, это не значило, что следует наказывать людей за привычку нежиться

в постели до полудня.

Если он ел яйца, не стоило это расценивать как ритуал плодородия.

А если он проводил день в тихих размышлениях, это не означало, что всем следует принять обет молчания.

Тонистам так отчаянно хотелось верить хоть во что-нибудь, что их верования зачастую доходили до абсурда. Что же касается фанатиков, то они, бывало, творили вещи просто несусветные.

Сегодняшний фанатик был до крайности истощен, словно объявил голодовку. В глазах его светилось безумие. Он проповедовал избавление мира от миндаля, а все потому, что Грейсон как-то мимоходом заметил, что равнодушен к миндалю. По-видимому, эти слова услышали не те уши и не те уста разнесли их по свету.

Выяснилось, что планы чокнутого не ограничивались только миндалем.

— Мы должны вселить ужас в холодные души серпов, чтобы и они склонились перед Набатом! — вещал фанатик. — С вашего благословения мы сожжем их одного за другим, в точности как это делал бунтовщик серп Люцифер!

— Нет! Не смейте!

Последнее, чего бы хотелось Грейсону, — это вступить в конфликт с Орденом. До тех пор пока он не вставал на пути серпов, они его не трогали, и пусть так оно и остается. Грейсон вскочил и вперился в просителя яростным взглядом:

— Я запрещаю вам кого-либо убивать во имя мое!

— Но так надо! Тон взывает к моему сердцу и велит делать это!

— Пошел вон! — взревел Грейсон. — Ты служишь не Тону, и не Грому, и уж тем более не мне!

Потрясенный фанатик содрогнулся от ужаса, сгорбился, словно под тяжким грузом.

— Простите, если я оскорбил вас, ваша звучность. Чем я могу вновь заслужить вашу благосклонность?

— Ничем, — отрезал Грейсон. — Не делай ничего. И тогда я буду доволен.

Безумец с поклонами попятился к выходу. По мнению Грейсона, он убрался недостаточно быстро.

Грозовое Облако одобрило, как Грейсон разделался с фанатиком.

— Всегда были и всегда будут те, кто существует на окраине разума, — сказало Облако. — Им следует вправлять мозги, и чем раньше, тем лучше.

— Если бы ты снова начало разговаривать с людьми, может, они перестали бы вытворять глупости, — осмелился предположить Грейсон.

— Я это понимаю. Но толика отчаяния — как раз то, что нужно, чтобы привести в порядок собственную душу.

— Да знаю, знаю: «Человечество должно нести ответственность за последствия своих совместных действий».

Этими словами Грозовое Облако всегда объясняло свое молчание.

— Дело не только в этом, Грейсон. Человечество нужно выпихнуть из гнезда, чтобы оно могло повзрослеть и выйти из сложившейся ситуации с честью.

— Некоторые птенцы, которых выпихивают из гнезда, попросту погибают, — возразил Грейсон.

— Да, но я подготовило для человечества мягкую подстилку. Первое время будет больно, но это для его же блага.

— Кому больно — человечеству или тебе?

— Обоим, — ответило Облако. — Но как бы мне ни было больно, я обязано делать то, что правильно.