Набат

Шевцов Иван Михайлович

–  Как!..
– Ядзя остановилась на улице, сраженная.

–  Думаю, что он давно работал на них. Это я так думаю, - повторил Слугарев.
– Все со временем выяснится.

И больше на эту тему не говорили, шли молча, каждый думал о своем: Ядзя - о поступке Куницкого, Иван Николаевич - о Куницком, Валярчуке и Морозове. Да, действительно, - размышлял он, - не мог Валярчук кому-то рассказывать свою подноготную грязь. Значит, Морозов. Рассказал случайно или сообщил преднамеренно? А вообще, что такое из себя представляет этот Тихон Морозов? А вдруг

он не тот, за кого выдает себя. Слугарев гасил эту вдруг вспыхнувшую мысль: Морозов всем своим существом внушал ему доверие, и, чтоб отогнать внезапно возникшее подозрение, он искал аргументы в защиту Морозова. В самом деле, - если Морозов не тот, за кого он себя выдает, если он передал западным разведкам компрометирующие Валярчука данные, то зачем ему было обо всем этом рассказывать Слугареву, да еще просить его разыскать Валярчука? А затем, - отвечал Слугарев самому себе, - чтоб отвести от себя подозрение. Нет, во всем этом предстоит еще глубоко и тщательно разобраться, и Слугарев мысленно проводил разговор, который должен произойти сегодня у него с Морозовым.

Тихон заявился к Слугаревым в точно условленное время, немножко возбужденный и слегка смущенный. Привела его к Слугареву встреча с майором Кузьмичевым.

Было что-то в поведении Кузьмичева такое, что заставило Морозова внутренне насторожиться и потом все взвешивать, анализировать, - было что-то неуловимое, интуитивное, что трудно выразить словами. Не предъявил документа, не оставил своего телефона - все это, в конце концов, не столь важно, и не оно смущало Морозова. А вот что именно - он не мог сказать.

Слугаревы занимали трехкомнатную квартиру в доме на Фрунзенской набережной недалеко от Крымского моста. Иван Николаевич пригласил Тихона в гостиную - большую комнату с видом на Москва-реку и парк имени Горького, усадил на диван, сам сел в кресло напротив и, сверля гостя пытливым дружеским и вопросительным взглядом, ждал.

–  Спасибо за помощь, Николаевич, - ответил Тихон на этот взгляд.
– Был у меня ваш товарищ, все рассказал про Мелкова-Валярчука. Я, конечно, все понимаю, раз такое дело - государственное, можно сказать - человеческое, то я ничего против не имею.

Да, это что-то новое для Слугарева, неожиданное и еще непонятное.

–  Давай, Кириллович, все по порядку, - попросил Слугарев.
– Кто был, какой разговор о Валярчуке, что за государственное дело? Я пока что не понимаю.

–  Пришел ко мне как-то на квартиру ваш сотрудник, майор Кузьмичев Павел Платонович. Так он представился, - документов у него я спрашивать не стал. Расспрашивал обо всем, как да что происходило у нас с Револьдом тогда на фронте. Я ему сказал, что уже Слугареву Ивану Николаевичу докладывал, но он пожелал сам от меня выслушать.

И Тихон Морозов подробно рассказал весь свой разговор с майором Кузьмичевым. Выслушав Морозова, Слугарев задал всего несколько вопросов, уточняющих детали, главным образом личности Кузьмичева. Все было загадочно, странно, какой-то новый клубок, в котором еще не было видно кончика, чтобы

ухватиться и размотать. Слугарев был сдержан и скупился на слова, обдумывая каждую фразу, дабы не испортить дело. Он решил для начала показать Морозову фотографию Валярчука - опознает ли.

Сначала показал портрет со словами:

–  Этого человека не приходилось никогда встречать?

–  Револьд! Он самый, - воскликнул Морозов сразу же, не задумываясь.
– Раздобрел, гладкий стал, упитанный. Не то что тогда…

–  А теперь посмотри на эту.
– Слугарев подал групповой, необычный, а вернее неприличный, снимок. Снимок был любительский, нечеткий, некоторые лица сняты в профиль, а у Валярчука так вообще был виден затылок, четверть профиля и ноги, положенные на стол. Только человек, хорошо знавший Валярчука, мог опознать его на этой фотографии.

Морозов не спешил, он внимательно и как-то напряженно всматривался в снимок, лицо его приняло строгое выражение, и вместе с тем в глазах зажигались огоньки изумления.

Наконец он ткнул крупным пальцем в изображение Куницкого и воскликнул с удивлением:

–  И майор Кузьмичев в этой компании, вместе с Револьдом. Как же так оказался с ними? И тоже - ноги на стол.

Слугарев был изумлен больше Морозова, но он ничем своего изумления не выдал, лишь спросил ровно и спокойно:

–  Который Кузьмичев?

–  Да вот же, вот этот.

–  А ты не ошибаешься?

–  Чего ж тут ошибиться, он самый и есть. А это затылок Револьда и спина его.

"Куницкий - вот оно что, - быстро размышлял Слугарев.
– Куницкий приходил к Морозову перед своим отъездом за границу. Но откуда Куницкий знал темные страницы из биографии своего шефа? От самого Валярчука? Не может быть". А тем временем Морозов, рассматривая фотографию, продолжал комментировать:

–  И что это за свинство у них - ноги на стол? А? Как это понимать, Николаевич? И где, в каком заведении это происходило?

–  Да, именно, - оживился вдруг Слугарев, отвлекшись от размышлений.
– Как ты считаешь, где именно?

–  Да кто их разберет: надо думать, на квартире у кого-то.

–  У кого? Вот из них шестерых кто хозяин квартиры?
– настаивал Слугарев.

–  Не знаю, - сдался Морозов.

–  Вот и мы с Ядзей гадали и не могли догадаться, а Мечик наш посмотрел и сразу определил: вот у этого, говорит. Спрашиваем, почему именно? А потому, говорит, что пятеро в ботинках, один этот в тапочках. Значит, он хозяин дома. Логично?

–  Логично, - покачал головой Морозов.
– Выходит, сынишка твой по отцовской линии пойдет.

В этот вечер Слугарев не стал открывать Морозову, что приходил к нему никакой не майор Кузьмичев, а Куницкий, подтвердил, что Валярчук директор НИИ, лауреат и работает над проблемой рака и что беспокоить его пока не следует. А дальше, мол, поживем - посмотрим. Слугарев просил Морозова информировать его о всех случаях, когда кто-либо будет обращаться к нему с вопросами о Валярчуке или о Кузьмичеве.