Шрифт:
Annotation
Виктор Петрович Супрунчук родился в Белоруссии. Закончил факультет журналистики Белорусского университета имени В. И. Ленина. Работал в республиканской «Сельской газете», в редакции литературно-драматических передач Белорусского телевидения. В настоящее время — старший литературный сотрудник журнала «Полымя».
Издал на белорусском языке сборники повестей и рассказов «Страсти», «Где-то болит у сердца» и роман «Живешь только раз».
«Набат» — первая книга В. Супрунчука,
Об авторе
Набат
Клетка
Линия
Об авторе
Виктор Петрович Супрунчук родился в Белоруссии. Закончил факультет журналистики Белорусского университета имени В. И. Ленина. Работал в республиканской «Сельской газете», в редакции литературно-драматических передач Белорусского телевидения. В настоящее время — старший литературный сотрудник журнала «Полымя».
Издал на белорусском языке сборники повестей и рассказов «Страсти», «Где-то болит у сердца» и роман «Живешь только раз».
«Набат» — первая книга В. Супрунчука, переведенная на русский язык.
Виктор Супрунчук старается раскрыть образы своих героев в развитии, в столкновении жизненных позиций.
Стремление понять человека, раскрыть его душу, утвердить непреходящие ценности, такие, как трудолюбие, честность, верность долгу, моральная чистота, гуманность, определяет генеральную линию художественного поиска в повести «Линия», рассказах, вошедших в предлагаемую читателю книгу, и в целом в творчестве Виктора Супрунчука, уверенно работающего в белорусской прозе на современном материале. Об этом свидетельствует книга повестей и рассказов «Где-то болит у сердца», изданная в республике.
Хочется верить, что русскому читателю творческий поиск Виктора Супрунчука будет близок, близки и понятны его герои со своей чистой устремленностью и верой в лучшее, в новые горизонты нашего сложного и интересного времени, в котором в первую очередь молодежи тянуть свою линию света к будущему и создавать его.
Алесь Жук
Набат
Макар много поездил по белому свету. Была у него семья, но развелся с женой и последние пять лет жил один. Столько же времени не был дома, в родной деревне. Даже когда умерла мать, не смог приехать на похороны. Наконец надоели дальние дороги, города, так и не ставшие близкими, и однажды Макар сел в поезд, который шел в Белоруссию. Теперь он по-настоящему почувствовал то, что называют тоской по родине. О будущем пока не думал. Убедился, сама жизнь часто решает все лучше человека.
В деревню он приехал на заре. Но уже, как и много лет назад, скрипели ворота, и слышались звонкие удары молочных струй в дно доенок. Все, казалось, было, как и раньше.
Макар зашел в свой двор не с улицы, как обычно, когда приезжал, а с огорода. Решил незамеченным войти в дом.
По двору ходили куры, клевали в жестянке из-под консервов просо. Он заглянул в один сарай, в другой — пусто. Пахло мышами, соломенной трухой. Отец писал ему, что свиней уже не держит, корову давно сбыл.
Сад стоял белый. Богатый будет год на яблоки, подумал Макар. Его только удивило, что не слышно гула пчел. Разве что еще в ульях сидят.
Отец спал. Пришлось постучать в окно. Обнялись, поцеловались, потом долго сидели за столом, все говорили, говорили… После обеда сходили на могилу матери. И Макар, глядя на фотографию, не удержался, заплакал. Его будто кольнуло: если бы чаще ездил домой, может, и мать еще жила бы. Хоть бы заставил в больницу лечь. Она же до самой смерти ни разу не была у врача. Эта мысль так взволновала Макара, что заболело сердце, и он присел, чтобы немного успокоиться. Отец, привыкший к своему одиночеству, молчал, только покачивал головой и гладил высохшей старческой рукой сына по спине.
С кладбища они пошли не домой, а на речку. Макару захотелось постоять на стареньком мостике, по которому он ходил с отцом и мамой на сенокос, по ягоды, за грибами, помыть утомленные ноги в холодной воде. Он не обратил внимания, что отец, услышав это, как-то ехидно улыбнулся и сказал:
— Как же, постоишь…
Еще издалека увидел желто-серую полосу, будто пляж у моря. Там же был лес — Подвербье. Он начинался с небольшой горки, на ней хорошо росли боровики и красноголовики. За Подвербьем был Большой лес, потом — Сапожинский, Доброхины, Симоники… Было от чего растеряться: кое-где торчали обгоревшие пни, и травинки живой не видно. На много километров лежала перед Макаром рукотворная пустыня. За желтым пригорком ревел бульдозер, рылом своим рвал живое тело земли.
Мостика не было, как и речки. Вместо нее вытянулся ровным шнурком канал с пустыми торфяными берегами, которые начинали уже зарастать осокой.
От этой картины у Макара перехватило дыхание. Он стоял, сжав зубы, и смотрел на околицу, по которой будто прошлись смерч, огонь, нашествие.
— Давно это все?.. — наконец выдавил из себя.
— Три года уже, — вздохнул отец. — Сколько леса уничтожили, а сколько сожгли, кому рассказать — не поверят, пока не увидят. Озеро, мол, надо, а десять километров всего до Белого озера, дальше Черное, Споровские озера, как моря. Заросли травой… Новое подавай… В душу их…
— Чего же не помешали?
— А кто?
— Как кто? Надо было всей деревней выйти и лечь на дороге. — Макар начинал уже злиться на земляков.
— Ну и что? Что изменится?.. — Отец махнул рукой. — Я свое отжил, пускай молодые думают. А им, смотрю, все равно, никто ничего…
Они посидели молча у канала. Бульдозер срезал землю, поднимая огромный хвост пыли, который закрывал, казалось, полнеба. Было жарко, но лезть в канал, где на дне струился хилый ручеек, не хотелось. Макар опять себя чувствовал так же, как и на могиле матери: не успел, дрянной сын, не успел…