Набатное утро
Шрифт:
Когда Ярославичей ввели к Батыю, тот сидел в глубине юрты. Нельзя было понять: сплющены его веки или узкие щелки все-таки пропускают взгляд? Источником света было тоно — верхняя дыра; солнечный свет падал отвесно, отодвигая хана в зыбкий полумрак. Он произнес несколько слов вполголоса; приближенный передавал их следующему по знатности. Тот доносил смысл речи толмачу. Толмач перекладывал по-русски. Немногие эти слова были спокойны, почти доброжелательны. Привезенные дары свидетельствуют, что сыновья унаследовали благой разум князя Ярослава (толмач произнес «хоняс Иру-сылау»). Батый готов простереть милостивую руку к его сыновьям. Когда они отправятся в Каракорум к великому кагану Гаюку, на возвратной дороге он хочет видеть их в силе и здоровье.
Последние слова заключали зловещий намек. Чтобы сгладить его, хан пригласил молодых князей участвовать в охоте царевича Сартака. Он выпростал руку — тотчас ему подали золоченую чашу, увезенную из кладовой венгерских королей. С проворством, показавшим степень ханской милости, кумыс поднесли и обоим Ярославичам. Затренькали струны, засвистели дудки: хан коснулся чаши губами.
Сделав первый глоток, Андрей едва подавил приступ тошноты. Взгляд старшего брата сверкнул, и Андрей осушил чашу до дна. Толмач шепнул об окончании приема. Братья поднялись и полусогбенно попятились, стараясь ненароком не споткнуться о порог. Эта примета считалась у татар столь зловещей, что неловкого убивали.
Выбравшись на вольный воздух, оба перевели дух, как после долгого бега.
— Говорят, что этот старый бурдюк Батыга уже почти не двигается, — начал было беззаботный Андрей.
И когда Александр резко оборвал его, удивился:
— Но тут ведь нет чужих?
— А чужая земля и чужое небо? Ты разве не понял Батыги? Смерть витает над нами. Заклинаю тебя, брат, памятью отца: не токмо уста, мысли замкни, а ключ утопи.
Андрей вздохнул.
— Ты старший. Я поостерегусь.
Вторая встреча с Батыем у Александра Ярославича прошла безо всякой пышности. Его вновь провели мимо двух костров, чтобы обезопасить хана от злых намерений. Вошел он не в тронный шатер, где по правую руку сидели сыновья, а по левую жены с намотанными на головах драгоценными тканями, но в юрту с более скромным убранством. Не было здесь и музыкантов. Хотя кувшин с кумысом и куски вареного мяса на блюде все так же помещались на низком столике.
Батый высоким горловым голосом сказал что-то толмачу.
— Великий как небо, восседающий выше других, хочет знать, знаком ли тебе кипчакский говор?
— Передай Великому, что первая жена моего отца была внучкой половецкого хана Кончака, — тотчас по-кипчакски ответил Александр, глядя в неподвижное лицо Батыя, заметно отекшее и покрытое красными пятнами.
— Удалитесь все, — на этом же языке приказал Батый.
Свита вышла, пятясь. При хане остался лишь писец с восковыми дощечками, два телохранителя-тунгута да невидимый подносчик кумыса.
— Все про тебя знаю, — проговорил старый хан, бесцеремонно рассматривая его. — Страха в тебе нет. Звал тебя — не ехал. Врагов разбил — сам в Орду пришел. Поклон сильного ценнее во сто крат. Прибавилось ли счастья в твоем сердце?
Его глаза вдруг ярко вспыхнули, стали желты и выпуклы, как у осы. Александр Ярославич привык уже к монотонному течению речи, к полуопущенным векам хана. Внезапная вспышка заставила его вздрогнуть. Он рассердился на себя за это, потому что понял рассчитанность эффекта.
Заметив досаду князя, Батый усмехнулся. «Да что он, как книгу, что ли, меня читает?!» — вконец возмутился Александр. Но и поразился проницательности хана. Урок, над которым стоит подумать.
— Ступай теперь к царевичу Сартаку, — мановением руки тот отпустил русского князя.
Александр ему нравился. «Быстр взглядом, приметлив. Сыну надо бы подружиться с таким. Молодость щедро передает свою силу слабейшему». Батый вздохнул. Сколько он ни приглядывался к Сартаку, тот не радовал его ни воинским рвением, ни злой жаждой власти — тем, что единственно почиталось Батыем. Впрочем, времена меняются.
— Что ты скажешь о сыновьях Иру-сылау? — спросил у писца-советника, когда они сидели вдвоем в задней каморе, и хан уже скинул скользкий парчовый халат. — Отец их был жаден до власти, а потому, хоть гневлив нравом, но перед Ордой благоразумен. Кого посадить во Владимире на отцов стол?
— У оросов, ты знаешь, право первородства считается по братьям, — с осторожной задумчивостью проронил советник.
Батый качнул головой. Презрительно отозвался о нынешнем великом князе:
— Старой луной не прикрыть восходящего солнца. Беркут вслед за курой ходить не станет. К тому же Святослава и в Каракоруме не признали. Нам это сейчас, пожалуй, кстати. Думаешь, что опасно отдавать Русь рукам Искандера?
Советник наклонил голову в знак восхищения его прозорливостью.
— Ты сам сказал, Саин-хан.
Батый взглянул на него с легкой насмешкой:
— Обидеть молодого льва еще опасней. Врага надо или убить, или приручить.
— Хан прав, — с вежливым упорством повторил царедворец. — Не отталкивай никого. Страху смерти можно противиться, а перед медовым словом дерзкий ум бессилен. Сошлись на волю их отца: раздели Русь между обоими братьями. Только не сажай Искандера во Владимире. Окажи ему честь: отдай старый Киев. Народ там поедает кору разорванным ртом, а земля после ордынских коней и травы не родит. Брат же его смел, но прост, и для нас будет, как письмена начертанные.
Неграмотный Батый ничем не показал, что недоволен сравнением. Советник поспешно поправился.
— Изменить фигуры на доске всегда в твоей власти. Донесли мне сегодня: пока старшие в отъезде, четвертый сын Иру-сылау Михаил прогнал дядю и сам безнаказанно сел во Владимире.
Хан затрясся в мелком смехе.
— Когда родичей брал мир? Войны между ними нам не надобно, но пусть один перед другим походят, кичась и переваливаясь, подобно гусям. После весеннего праздника Белого стада, когда воздадим славу духу Чингиса, объявлю снова решение и пусть оба едут к Гаюку в Каракорум.
Еще задолго до решения хана Александр знал, что может быть и такой оборот: во Владимире сядет Андрей. Скорее всего Батый не лгал — такова воля отца. Он помнил, как суровый Ярослав год за годом ласкал и научал Андрея в обход ему. Но, вспыльчивый по природе, Александр воспитал в себе терпение.
Спустя месяц, выйдя из парадного шатра Батыя, новоиспеченный великий князь с явной неловкостью бросил взгляд исподлобья на старшего брата.
— Веришь, что сделано по отцову хотенью? Я не верю.