Набег
Шрифт:
— С молитвой я к тебе, Тимофей Степанович!
— Эх, небесная душа, совсем не до тебя пока! Уж извини, коли сможешь.
— Что ж так. Не торопись, атаман. Отец Сергий Радонежский двух монахов дал, и те бились под знаменами московского князя Дмитрия Ивановича.
— А тебя ж кто послал?
— А никто. Я сам бреду в поисках пустыни.
— Чего-то не понимаю я тебя?
— А ты не понимай, а сердцем чуй. Иду я издалека. С севера. Там и поступил пять лет тому как в монастырь, а до этого пушечки делал.
— Пушечки, говоришь? — Кобелев аж привстал.
— Они самые. Долго сейчас, да и неуместно рассказывать о том, что меня заставило стать на путь служения.
— Но ведь ты раньше не пришел, а сейчас, словно прознал?
— Так и есть. Скрывать не буду.
— От кого ж? Лучше не тяни, а то живо кочергу на огне подогрею! — Кобелев вскинул бровь, и по стальному блеску видно было, как он напрягся.
— Вот так ну-тать! — Инок заулыбался и плеснул руками. — А как же ворон не вскаркнет, пес не взлает?
— Так ты от Недоли, что ль? — Атаман шумно выдохнул и опустился на лавку.
— От кого ж еще. А как бы я к воротам прошел, минуя все ваши ямы да капканы!
— Вот те на! Делаешь-делаешь, а юродивая баба как по своей хате колобродит, да еще других направляет.
— В каждом деле на все воля Божия! Ты ведь сам ее на Русь отправил вместе с другими немощными. А она, вишь, время-то зря не теряла. Сподобил Христос меня найти. А как меня нашла, так сама сюда и привела, да еще обсказала, как через твои «засеки» пройти. Сама же опять за Дон подалась.
— Ну и баба! Ну, говори, Савва, чем помочь желаешь?
— Пушечки, они ведь разные бывают. Делывал я их из чугуна, а также из дерева и даже из кожи. Правда, такие служат не долго: один-два раза разве что пальнуть могут. Но иногда и это к пользе. А еще могу самострелы изготавливать, которые бьют стрелами толщиной в руку, а коли надо сыпать мелкими каменьями.
— Значит, можешь такие орудия изготовить?
— Могу. Затем и пришел.
— Чего надобно для этого, говори! Из кожи вон вылезу, но достану.
— Нужны сырые дубовые стволы в два обхвата. — Тут монаха качнуло и он стал медленно оседать на пол.
— Эк, дубина стоеросовая! Да он голодный! — Кобелев вскочил, подхватил на руки монаха и помог тому лечь на лавку.
Прошла еще неделя, в течение которой атаман в лучшем случае спал десять — двенадцать часов в сумме, да и то вряд ли. Боли за грудиной становились еще более продолжительными. Но на них Кобелев старался не обращать внимания. От зари до зари его видели то тут, — то там, то среди казаков, строивших вал, то среди скотников, то в оружейной. Крепость в Песковатом из небольшого оборонного сооружения превращалась в могучее забрало, из бойниц которого торчали пищали, пушки, стальные наконечники самострелов. Монах же, казалось, не ложился совсем. Ему в помощь дали двоих казаков. Но когда те падали от усталости, Савва продолжал в одиночку возиться в своей мастерской. И вот по прошествии семи дней четыре деревянные пушки и три самострела были готовы к бою. Тетива для самострелов бралась из бычьих жил, которые заплетались в косу и натягивались на сам лук. Посредине тетивы находился кожаный карман, куда по желанию можно было положить горсть камней или толстое древко стрелы, способной пронзить лошадь насквозь с расстояния в тридцать шагов. Вообще этот самострел напоминал французский арбалет времен Столетней войны, только вдвое больше, и тетива натягивалась двумя рычагами, что давало возможность перезаряжать гораздо быстрее, нежели с помощью воротка.
Снег почти полностью сошел. Усмань окончательно освободилась ото льда. На ветвях деревьев прыснули первые побеги. Стояли долгожданные весенние дни. И только неумолимое приближение войны не давало покоя людям, изготовившимся на ратный подвиг в Песковатом.
На двадцать восьмой день показался казачий патруль. Кобелев увидел, глядя против солнца из-под руки трех всадников: «Помилуй мя, Боже!». Атаман понял: с каким известием торопятся казаки. Он приказал выйти им навстречу и проводить, чтобы те не напоролись на ловушки.
Глава 4
Инышка опоздал ровно на одну минуту. Он слышал выстрел, но когда выскочил из-за угла трактира, увидел лишь набирающие скорость сани. Карача лежал на спине, неестественно заломив левую руку. Возле плеча по снегу расползалось бурое пятно. Казак спрыгнул с коня, чтобы подойти и осмотреть лежавшего. Но уже откуда-то из темноты улицы спешили два стрельца.
— А ну-ть стой, разбойная душа!
— Какой я те разбойник! Я от атамана Тимофей Степаныча Кобелева везу папирус вашему тысяцкому. А стрелял кто-то из тех вон саней.
— Ты мне зубы не заговаривай. Ты хоть знашь, хто в той карете поехал?
— Не знаю, но догоню. Я этого татарина знаю. Это племянник Джанибека, что сейчас на нас походом идет.
— Ладно, Лукич, чаго с имя церемонится? Этого вяжи, да на допрос к Василь Модестовичу. Татарина, може, к самому тысяцкому?
Инышка плохо видел лица стрельцов, потому как тьма стояла приличная. Только почувствовал, как сильная рука схватила его за локоть. Но казака, да еще разведчика, так не берут. Чуть подавшись назад, он вдруг резко вскинул предплечье, крутнул, затем резко вниз. Стрелец только рот раскрыл, а Инышка хлестким движением ноги опрокинул его на спину, прямо в грязную снежную кашу.
— Всё, ребята, занимайтеся Карачой. А я за санями. Уйдут ведь! Как вернусь, все передам вашему тысяцкому.
Конь понес его по темнеющему санному следу. Он очень быстро нагнал экипаж. Потянул за рукоять саблю, собираясь зайти сбоку и рубануть для начала поводья. А уж если такие меры не помогут, то и…
Враг оказался быстрее и сноровистее. Из темноты в Инышку плюнуло тонким красным язычком пламени. Пуля юзгнула по щеке, оставив багровую ссадину. Поначалу запекло в том месте, но встречный ветер и отчаянная погоня быстро помогли забыть рану. Второй выстрел оказался более точным: чуть ниже колена глубоко кольнуло, да так больно, что из глаз пчелы полетели. Казак только зубы сильнее стиснул. Он уже было нагнал… Но вдруг дверь кареты распахнулась и оттуда что-то выпало. Инышка в темноте не разглядел и даже не думал останавливаться, если бы не женский вскрик. Он вздыбил коня, развернулся и от неожиданности уронил челюсть. На грязном снегу лежала красивая белокурая пани.
— Вот те и раз и два-с! — Инышка аж присвистнул. Про раненую ногу позабыл, словно не кровь в сапог текла, а квас в за пазуху.
— Помогите! — Ядвига протянула руку.
— Ну, давай. Че ж не сподпочь-то ладному человеку!
— Он меня вытолкнул. Этот волк, это животное!
— Хто тя вытолкнул?
— Ротмистр Корсак. Я всё расскажу вашему начальству.
— Тогды, дай-ка я тебя подхвачу. Впереди меня на луке поедешь.
— Где угодно, лишь бы не с ним.
Инышка перегнулся в седле и легко, точно играючи, подхватил пани под плечи и усадил впереди себя. Его тут же обдало неведомым доселе ароматом. Вот так близко с женщиной ему еще никогда не доводилось бывать.