Наблюдатель

Рис Франческа

– Mademoiselle!

– Je prends un p’tit cafe, s’il vous plait [4] , – машинально пробормотала я.

«ПИСАТЕЛЬ ИЩЕТ ПОМОЩНИКА ДЛЯ РАБОТЫ С АРХИВОМ И ПОИСКА ИНФОРМАЦИИ ДЛЯ НОВОГО РОМАНА.

Просьба не беспокоить, если вы носите имя героя шекспировской пьесы или персонажа греческой мифологии.

ПАРИЖ И ЮГ. ЧАСТИЧНАЯ ЗАНЯТОСТЬ. МАЙКЛ. 01-14-24-60-86».

4

Чашечку кофе, пожалуйста (фр.).

Я

перечитала объявление раза четыре, пытаясь справиться с волнением и отыскать хоть одну причину не звонить по указанному номеру. Что значит «Юг»? И вообще, когда вышел этот номер? Наверняка кто-то уже ухватился за такую возможность. Затем, как это обычно бывает, из текста на меня хлынули «добрые знамения»: 24 – мое счастливое число; в 86-м поженились мои родители; Майклом звали стоматолога, который когда-то ставил мне брекеты, – и с тех пор с зубами у меня полный порядок; да и вообще имя хорошее – даже на бумаге выглядит презентабельно. С другой стороны, зачем бы человеку с таким именем искать ассистента через газету для неудачников? Я робко, старательно обвела объявление в кружок (с наслаждением подумав: «Совсем как в старом фильме!») – и быстро сунула газету в сумку, чтобы отсутствие более решительных действий с моей стороны не так мозолило глаза.

* * *

– Дорогуша, понимаешь, я же такой уникальный! – заявил Ромен, и я кивнула в знак совершенно искреннего согласия. – Я такой открытый. Прямо как новая страница в блокноте – только и жду, чтобы мир набросал на ней свои идеи, чтобы я мог довести их до совершенства.

Он поиграл серебряной цепочкой на шее, отправил в рот ложку ярко-розовых гранатовых зернышек и с нажимом спросил:

– Понимаешь?

– Естественно, – живо отозвалась я (даже не догадываясь, о чем речь). Ромен поджал губы и положил свою холеную руку мне на колено. Под футболкой с глубоким V-образным вырезом напряглись мускулы.

– Вот почему ты для меня – идеальная учительница английского.

Я искоса глянула на упражнения, с таким трудом составленные накануне вечером, – и ощутила укол совести от того, как медленно продвигался под моим руководством процесс освоения им языка. Вот и теперь за целых два часа он выдавил из себя по-английски лишь одну фразу – «Ариана Гранде сексуально танцует» да пару популярных словечек вроде le marketing и un selfie.

Ромен служил мне одним из трех источников заработка, не дававших пойти ко дну в тот странный период неопределенности. С этим известным в узких кругах гуру фитнеса я познакомилась, стоя как-то в пять утра в очереди в гардероб. Зрачки его красивых скучающих глаз были расширены до такой степени, что походили на два огромных черных озера.

– T’as un accent [5] , – проговорил он, хватая меня за руки и растягивая губы в счастливой улыбке. Я – в таком же эйфорическом состоянии – просияла в ответ. До чего же добры люди и чудесна музыка и как восхитительны на ощупь его кожаные штаны!

5

У тебя акцент (фр.).

– Anglaise [6] , – выдохнула я, подергивая плечами в такт с пульсацией музыки и зажмурившись от восторга.

– Mais c’est trop bien! [7] – он вновь схватил меня за руки. – Я как раз ищу учителя по английскому! – он помолчал и пожевал губами. – Чувствую, мы с тобой родственные души.

В тот момент я чувствовала родственную душу в каждом из присутствовавших в зале, словно нас связывала незримая нить чистой энергии.

6

Английский (фр.).

7

Да это же замечательно! (фр.)

Тут он сунул мне в руку телефон – и светящиеся кнопочки запрыгали и закружились у меня перед глазами. С третьей попытки мне кое-как удалось вбить свой номер – и этот момент стал для меня судьбоносным.

Встречи наши были хаотичными. Он то уговаривал меня на четырехчасовое занятие в Starbucks у станции Сен-Поль, то пропадал на несколько недель, а потом вдруг опять возникал из ниоткуда, забрасывая бесконечными сообщениями (иногда в три часа ночи) и настойчиво требуя, чтобы мы непременно повидались, потому что ему непременно нужно бегло заговорить по-английски, ведь от этого зависит вся его карьера. Чаще всего наши «уроки» кончались тем, что я переводила его переписку в Grindr, просматривала видеозаписи его тренировок в YouTube или выслушивала его бессвязные псевдодуховные излияния (одно из них вот-вот должно было начаться).

Помимо Ромена была еще подработка в модной кофейне и группа девчонок лет двенадцати, у которых я вела курс «Английский по песням» (и благодаря которым досконально изучила творчество Джастина Бибера). Не то чтобы я была несчастна – отнюдь; вот только с каждым днем все отчетливее ощущала груз времени. Мне казалось, что его остается все меньше, а сама я все сильнее отстаю от некоего графика.

Неудовлетворенность и беспокойство, судя по всему, вообще свойственны миллениалам. Большинство моих университетских друзей остались в Лондоне и уверенно взбирались по карьерной лестнице. Условно их можно было разделить на две группы: те, кого на время нескончаемых бесплатных стажировок содержали родители – и кто теперь нашел пресловутую «работу мечты»; и другие – кто постепенно растворился в Сити и чья жизнь все меньше и меньше походила на мою (вечеринки по пятницам в Сохо и Шордиче, безупречная одежда из COS и энергичная речь, пересыпанная аббревиатурами). Но даже самые завидные вакансии не вызывали у меня никаких эмоций – все эти разговоры о «кликбейте» и «установлении контактов с креативщиками». Хотя подозреваю, что равнодушие это граничило с некоторой завистью.

Я вернулась в Париж, где училась на третьем курсе, мотивируя это тем, что жилье там стоит дешевле, а работать придется меньше, чем в Лондоне, и у меня появится больше времени на «поиски себя» (или той области, к которой я проявлю хоть какую-то склонность). Но чем дальше, тем сильнее мне начинало казаться, что природа не одарила меня амбициями, и я почти смирилась с мыслью, что во мне нет ничего особенного.

Тогда я много думала о том, что мне следовало иначе распорядиться временем учебы в университете. Оглядываясь назад, я понимала, что первые два года пролетели в какой-то сладостной дымке. Я приехала из Камбрии, из крошечной деревеньки – грустного спутника медленно умиравшего городка (тут и там – скелеты опустевших магазинчиков и автобусных остановок с выгоревшим на солнце, давно не действующим расписанием). Когда я в последний раз звонила маме, она рассказала, что там убрали даже банкомат.

Вряд ли такое происхождение могли счесть «гламурным» ребята из Оксфорда, Бристоля, Уимблдона или даже Новой Англии, умеющие поддержать беседу о русской классике, кимчи, законодательных нововведениях или сравнительных характеристиках авиакомпаний, выполняющих длительные перелеты. Родители у них работали на BBC или в неправительственных организациях, тогда как моя мама была учительницей начальных классов, а папа – трелевщиком (высококвалифицированным работником, чья профессия с каждым днем теряла актуальность). «Дровосек» – придумала я чуть более романтичный и куда более понятный «перевод» для своих новых друзей. До сих пор помню, какую гордость испытывала в первые дни, рассказывая об этом однокурсникам, чьи родители занимались чем-то совершенно мне непонятным. Один юноша – сын социалистов из Далича – едва не выпрыгнул из своих роскошных шаровар, узнав, чем зарабатывает на хлеб мой отец. «Дровосек? – присвистнул он. – Ничего себе, вот это я понимаю, настоящая работа – возврат к истокам!»