Набоб
Шрифт:
Он забрался в паланкин и, прежде чем опустить занавеску, решил еще раз взглянуть на Мариан. Но она уже исчезла.
Носильщики двинулись в путь. Уоррен попытался представить себе, что делает сейчас Мариан: возможно, она раздевается перед туалетным столиком, чтобы опять лечь спать. Внезапно у него мелькнула странная мысль: а что, если она умрет? И сразу же ему вспомнились слова Клайва. Много лет назад, когда Уоррен был еще простым агентом в Касим-базаре, он сообщил Клайву о смерти своей дочери, написал о своих душевных муках. «Очень скоро, — ответил Клайв, — очень скоро, сударь, вы найдете ей замену». И это было правдой. Клайв знал, что Уоррен действительно ни к кому не чувствовал привязанности. Если исчезнет Мариан, которую он считает редкостной женщиной, он найдет другую, которой сможет поверять свои страхи. В мире много хороших женщин. Надо только уметь выбрать. А Рам? Терпелив ли он, покорен ли, как она? В этом он не был уверен. Уоррен приподнял занавеску паланкина. Всходило солнце, на реке появились первые лодки, нечто вроде барж с гребцами, которые плыли вверх по течению Ганга, несколько английских кораблей стояло на якоре у причалов. По другую сторону дороги зеленели рисовые поля. Уоррен перевел взгляд на горизонт и представил себе сотни и сотни полей, на которых растут джут, хлопок, чай, шелковые деревья. Если будет хороший муссон, то Бенгалия окончательно оправится от прошлогоднего жестокого голода. На дорогах до сих пор можно видеть кости; со времени бедствия никто не позаботился о том, чтобы их убрать. Это было похоже на знамение богов, на священный призыв ко всеобщему разрушению на землях, где единовластно правит Кали.
Когда-то Уоррен не мог понять, почему англичанин — основатель города настоял на том, чтобы принести жертву ужасной богине в тот самый день, когда получил согласие набоба Бенгалии на создание фактории. Теперь же он и сам был готов заключить с ней договор. И может быть, именно поэтому желал встречи с Рамом. Ведь Калькутта — это хаос, из которого после каждого муссона является чудовищное богатство. Калькутта — это чрево богини-матери, это город, постоянно исторгающий менструальную кровь или испытывающий родовые схватки. Город-река, город-сирена, город-блудница, вечно доступная, вопящая, издающая стоны любви и смерти.
Наконец носильщики остановились. Уоррен спрыгнул на землю и юркнул в темный лабиринт переулков. Солнце еще не проникло в узкие проемы между стенами. Он быстро нашел заброшенный дом. Здесь ничто не изменилось. В глубине двора, у стены, где была щель, через которую можно было видеть храм Кали, стоял Рам.
Уоррен протянул ему руку и хотел было произнести слова приветствия, но тот остановил его жестом:
— Давай обойдемся без этого, я тороплюсь.
Рам был все такой же худощавый и мускулистый. Но черты его лица стали жестче. Волосы уже начали седеть. Но он все равно выглядел молодым и, по мнению Гастингса, даже похорошел.
— Я тороплюсь, — повторил Рам. — Что ты хочешь знать?
— Меня интересуют фиранги из Шандернагора.
— Шандернагор — это деревня… — Рам осмотрелся по сторонам и прикоснулся к связке висящих на шее амулетов.
— Я интересуюсь фиранги, которых называют франци, теми, что на севере, — сказал Гастингс. — Говорят, они сколотили большие состояния, и банкиры знают их…
— После убийства братьев Джагарсетх у индийских банков дела идут скверно, сахиб, ты знаешь это лучше, чем кто-либо. Наследников Всемирных банкиров тоже не пощадили. И разве можно сравнить состояние какого-то фиранги с сокровищами, которые твои люди увозят за Черные Воды?
— Я всегда оказывал покровительство твоей семье. Я и впредь буду поступать так же.
— Моей семье, да… Но что скажет моя каста?
— Ах, твоя каста… Это другое дело. Я подумаю над этим.
— Берегись, сахиб, Индия жестока.
— Я знаю. Но что ты знаешь о фиранги-французе? Расскажи, что ты о нем знаешь?
— Ничего, — покачал головой Рам.
Уоррен придвинулся ближе.
— Рам… — нежно прошептал он, так нежно, как не разговаривал даже с Мариан.
Рам поднял на него удивленные глаза. Надо было сейчас же воспользоваться его слабостью. Уоррен положил руку ему на плечо, потом стал медленно гладить его по обнаженной спине. Какая у него нежная, гладкая кожа, при этом упругая и твердая. У женщин такой не бывает. Рука Уоррена остановилась у края дхоти. Его губы дрожали.
— Рам…
Тот поднял голову, закрыл глаза и выгнулся.
— Кто эта женщина, которая вышла замуж за Угроонга? А тот франци, который живет недалеко от них, кто он? Скажи мне, Рам…
Индиец потянулся. Завязки его дхоти распустились.
— Царица… Ах, царица! О, нет!
Он схватил Уоррена за руку и толкнул его в угол под навес.
— Рам, нас могут увидеть из храма.
Спиной Уоррен почувствовал чье-то присутствие; кто-то вошел со стороны улицы, со стороны базара. Рам резко отпустил его и бросился бежать через двор. Уоррен прижался к стене коридора и нащупал в кармане пистолет. Но было поздно. Другой молодой человек, тоже худощавый и мускулистый, сорвал амулеты с шеи Рама и занес над ним кинжал. Через секунду он прыгнул в щель в стене и исчез в толпе паломников. Уоррен не услышал ни крика, ни вздоха. Надо было скорее уходить отсюда. Но прежде чем покинуть двор, он оглянулся. В пятне света лежал обнаженный труп еще молодого человека, у него было перерезано горло. Вытекавшая ручейком кровь впитывалась в землю, как и кровь животных, принесенных в жертву Кали.
…Мариан спала. Уоррен не стал ее будить. Редкий случай: он отослал слугу, принесшего ему чай, и велел подать вишневую настойку. Потом закрылся в своей комнате и четыре часа что-то писал. Отложив перо, он перечитал текст, который завершался такими словами: «Компания должна основывать свою деятельность на добродетели, а не на ловкости своих сотрудников. Культура полезна не только отдельным людям, но и всему государству, а также человечеству в целом, ибо она позволяет видеть все в новом свете, дает возможность общения с народами, над которыми мы властвуем по праву завоевателей… Нам следует научиться наблюдать за ними, чтобы развить в себе большую чувствительность и щедрость в отношении их естественных прав и научиться ценить их, как мы ценим самих себя. Но подобные примеры смогут быть почерпнуты только из наших записей, которые будут существовать даже после того, как британское владычество в Индии будет уничтожено, а источники его богатства и власти, которые оно там окончательно исчерпает, отойдут в область воспоминаний…»
Смерть Рама напомнила Уоррену о тщете человеческих усилий и о пропасти неведения, разверзшейся под ногами англичан. «В этой стране нам не будет покоя, если мы не научимся понимать ее, — думал новый губернатор Бенгалии, — никаких прибылей не будет, если мы не сможем проникнуть в ее тайны». В этот день он принял решение, к исполнению которого приступил впоследствии, посвятив его памяти Рама: как только это станет возможно, он наймет англичанина, способного перевести «Бхагавадгиту».
После этого Уоррен отпер дверь, кликнул слугу и велел ему позвать Мариан. Он попросил ее благосклонности, она согласилась, и некоторое время они вдвоем предавались любви. Уоррен льстил себе мыслью, что при этом они приближаются к тому, что нарисовано на индийских миниатюрах. Но он ошибался: он еще не знал, что индийская любовь должна длиться долго. Сейчас же, торопясь, он сократил себе праздник и вскоре вернулся к повседневным заботам по созданию Английской Индии.