Набоб
Шрифт:
Мадек не любил писать письма, вообще он сейчас не любил ничего, кроме войны и того, что за нею следовало: подсчет трофеев, переговоры с наследниками несчастных братьев Джагарсетхов. Как ни странно, Угрюм, убивший их отца и дядю, весьма активно вел с ними дела. Казалось, они вовсе не держали на него зла. Но их озабоченные лица выдавали поселившийся в сердце страх: ни война, ни заключаемые ими сделки, не давали ответа на вопрос о его причине. Однажды Мадек решился спросить:
— Чего вы боитесь? Французы, англичане, индийцы… Какая разница? Деньги-то у вас, и богатства Индии по-прежнему текут в мир через ваши руки.
— Ах, Мадек-джи! Наше место займут другие!
«В Индии так принято: богачи вечно жалуются на то, как плохо идут дела, бедняки же, напротив, помалкивают», — подумал Мадек и сказал:
— Вы, индийцы, часто сами виноваты в своих несчастьях. Народам Индии надо объединиться против фиранги в красных камзолах.
— Народам Индии… объединиться? — переглянулись братья.
— Да, объединиться под властью Могола.
— Но Могол почти уничтожен. И он — мусульманин!
— А разве вы не ведете дела с мусульманами? Разве вы не терпели веками их присутствие? И разве фиранги в красных камзолах не разрешили Моголу вернуться в Дели?
— Он согрешил, как и отцы его отцов. Мы все будем наказаны. Дхарма! Дхарма! Только Кали может спасти нас.
— Кали! — взорвался Мадек. — Какие же вы глупцы!
— Да, Кали, — сказал старший Джагарсетх. — Кали-воз-родительница. Кали следует возлюбить, как и время, которое разрушает, но дарует возрождение.
— Кали не очень-то красива!
— Тем не менее ее следует возлюбить, фиранги! — ответили братья хором.
Оба, не сговариваясь, бросили ему в лицо вместо обычного почтительного «Мадек-джи», это «фиранги», которое прозвучало как оскорбление.
Кали! Все эти индийцы охвачены безумием. Заразной болезнью, и Сарасвати просто одна из ее жертв. Все, за что Мадек когда-то любил Индию, он теперь ненавидел. Его желание вернуться на Запад выкристаллизовалось окончательно. «А Корантен?.. — Сам того не понимая, Мадек находил предлоги для того, чтобы остаться. — Я не променяю моего дорогого Корантена ни на десяток, ни даже на сотню Мумтаз». Состояние его души напоминало состояние природы перед муссоном: тяжелые тучи, а дождя все нет. Мадек решил положиться на судьбу. «Дхарма. Лишь бы мое письмо не дошло до Шевалье. Лишь бы оно где-нибудь затерялось, или гонец погиб, заболел чумой, или его укусила бы кобра, или его съел бы тигр. О Ганеша, Ганеша, покровитель паломников и авантюристов, ты же всегда защищал меня…»
Такие противоречивые мысли одолевали его в то утро, когда приехал Визаж.
— Оставьте нас, — приказал Мадек стражникам. — Но не уходите далеко. Охраняйте сад.
После убийства Бхавани Мадек понял: смерть может настигнуть внезапно и в самом неожиданном месте.
— Ты что, боишься, Мадек? — усмехнулся Визаж.
— Это Индия боится. И ты знаешь: когда она боится, она жаждет крови.
— Я привез тебе письмо.
— Я знаю. — Указав на пруд с маленьким водопадом, Мадек предложил: — Давай посидим у чадара.
Визаж последовал за ним. Служанки расстелили ковры, разбросали подушки, подали наргиле и бетель.
Ни Мадек, ни Визаж не спешили начать разговор, полчаса они просто отдыхали, наслаждаясь прохладой. Им предстояло сказать друг другу нечто очень важное, и оба откладывали этот момент, словно боялись, что одно только слово может разрушить гармонию и очарование этого места. Мраморный дворец, симметрично расставленные алтари, могольский сад, водопады, каналы, заросли кустарника, красные стены Бхаратпура — все это вместе создавало ощущение, что ты находишься в волшебной сказке. Мадек осмелился первым разрушить это очарование:
— Стало быть, так: я решил вернуться.
— Вернуться? Куда? — удивился Визаж.
— Как куда? Ты прекрасно знаешь!
Как ни странно, Визаж подумал, что речь идет о Годхе.
— Но город разрушен, Мадек. Там больше никто не живет, а крепость стала теперь местом паломничества, памятником принесших себя в жертву женщинам, как в Читторе [7] храм Прославленных женщин… Ты и сам это знаешь!
— Визаж… Визаж… — рассмеялся Мадек. — Так ты подумал о Годхе? Ты с ума сошел! Годха никогда и не было! Это все майя! Индия существовала, это правда. Но она умерла! Я возвращаюсь, Визаж, я возвращаюсь!
7
Когда в августе 1903 года столица раджпутского княжества Мевар, Читтор, была осаждена войсками Ала уд-дина, все мужчины города погибли в бою, а женщины предали себя огню, чтобы не сдаваться врагу.
Визаж все еще не понимал.
— Возвращаешься… возвращаешься… — бормотал он.
Мадек вырвал у него из рук конверт:
— Давай сюда. Хватит тянуть. Я уже сделал свой выбор. Покажи же мне паспорта.
— Паспорта?
— Да. Я просил у Шевалье паспорта. Это письмо из Шандернагора, ведь так? Ты ездил туда, чтобы встретиться с Венделем?
— Да, — ответил пораженный Визаж. — Но я должен тебя разочаровать. Ты не вернешься.
Мадек и глазом не моргнул. Он молчал и улыбался, как делают индийцы, когда не хотят отвечать.
— Прочти это письмо, Мадек. Ты сам поймешь, что не можешь уехать. Ты не можешь! — Визаж почти кричал.
Стражники-сикхи высунулись из-за кустов. Мадек приподнялся на подушках, расправил на плечах кашмирский платок и сказал Визажу:
— По-моему, стало холодно. Давай вернемся в дом.
Они перешли в зал дорбара, где Мадек, как царь, сидя на троне, обычно принимал раджей, послов, купцов, литейщиков пушек, шпионов, предателей. Сколько их побывало здесь за пять лет!
Мадек не стал садиться на трон. Он протянул Визажу подушку, а сам опустился перед ним на корточки. Служанки принесли из сада наргиле и свежий бетель. Когда они удалились, Мадек сломал печать на конверте и начал читать письмо. Как много здесь было забытых слов: Отечество, любовь к королю, почтение, честь, нация. Последнее слово встречалось особенно часто, и Мадек не сразу понял, что оно подразумевает французов. Странный стиль у этого Шевалье! Мадек не привык к письменному французскому и тем более к абстрактным формулировкам типа «неотъемлемые права», «соперничество», «навеки запечатлевшееся воспоминание».