Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881
Шрифт:
Предложение его было встречено общим одобрением.
– Черт знает что, как ни бьешься - к вечеру напьешься, - с видом покорности к предопределениям судьбы произнес артиллерист и вышел из кибитки вслед за командиром охотников.
Темная звездная ночь окутывала своим мраком все окружающее. В нескольких шагах от кибитки, в редуте, едва виднелся силуэт артиллериста-часового.
В воздухе царила мертвая тишина; только где-то далеко кричал шакал, подражая плачу ребенка; крик этот то приближался, то удалялся, смолкал на минуту и снова проносился в воздухе,
Под ногами у него, в долине, светился огонек потухавшего костра; он то вспыхивал и своим красным пламенем на мгновение освещал арбу, казавшуюся фантастически высокой, то потухал и едва выделялся светлой точкой в общем мраке.
Но вот до слуха артиллериста донесся голос Александра Ивановича:
– Ну вставай, что ли!
Как-то странно звучал этот голос из мрака, из глубины нескольких десятков сажен, доносившийся на вершину холма. Снова послышался тот же голос:
– Лучше вставай сам, а то подыму нагайкой! Ну же! Прошло несколько времени, и до слуха подпоручика донесся короткий сухой звук: шшлеп, шшлеп и недоумевающе болезненное восклицание: "А-а, ой!" - это Александру Ивановичу удалось наконец разбудить армянина.
– Пойти разве, помочь ему нести бутылки, - пробормотал артиллерист и стал осторожно спускаться по крутой тропинке, извивавшейся в темноте беловатыми зигзагами. Он прошел уже добрые три четверти пути, как вдруг услышал издалека донесшийся окрик аванпостного часового: "Кто идет?" Через мгновение тот же оклик, но уже повторенный беспокойным голосом и затем тррах, тах-тах, тррах!
– четыре выстрела гулко загремели в ущелье, перекатываясь по горам и повторяясь бесконечным эхом Бендессенских холмов.
– Начинается спектакль, - проворчал артиллерист, попробовал, легко ли вынимается из ножен шашка, и уже без всякой осторожности стал сбегать по тропинке.
Эти четыре выстрела произвели необычайную перемену в тихом, сонном лагере; повсюду слышны были крики: "В ружье!" Казачья труба неистово играла тревогу. Верблюды подняли рев, так как бесцеремонные солдатики, спеша на свои места, пробирались между спутанными "кораблями пустыни" и беспокоили их; лошади на коновязи начали биться и ржать, перепуганные верблюжьим ревом. Персы, не отличающиеся храбростью, стали взбираться на холм и своими гортанными криками увеличивали суматоху; двое из таких храбрецов, лезших гуськом по тропинке, на свое несчастье, натолкнулись на артиллериста и в мгновение ока полетели с двух сажен высоты в ручей, напутствуемые энергическими: кепе-оглы! (самое забористое татарское ругательство) сердитого подпоручика.
Слышался звонкий голос Сл-кого, разносившего своих охотников за медленное выстраиванье фронта.
– Какие вы охотники, бабы! Вам, чертовым куклам, юбки надеть надо! Сто раз вам говорено: не одеваться, а брать ружье, подсумок и хоть голым становиться во фронт! Последний раз вам повторяю, а еще раз случится - вся команда простоит во фронте до утра. Пока разойтись, да быть по первой команде готовыми, а то ползут, точно...
– сделав очень нелестное для охотников сравнение, Александр Иванович исчез в темноте.
Артиллерист между тем уже подходил к аванпостам. Шагах в двадцати перед ним едва виднелось нечто двигавшееся.
– Кто идет?
– крикнул ему темный силуэт.
– Солдат, стой! Что пропуск?
– Гайка!
– Проходи!
– Вы, ребята, стреляли?
– спросил офицер.
– Никак нет, ваше б-дие, соседний пост, - отвечал старший в звене, беря на плечо.
– А вы ничего не видели?
– Никак нет, слышали, как что-то прошуршало перед нами, а видеть ничего не видали.
– Посматривай хорошенько, ребята, а то ведь эти прохвосты подкрадутся, так и оглянуться не успеешь, как горло перехватят.
– Оно точно, ваше б-дие, больно уж ловкий народ.
– Что тут между вами и соседним постом, нет ям или рытвин? А то пойдешь да и свалишься.
– Никак нет, камнев только, ваше б-дие, много. Да позвольте я вас проведу.
– И услужливый солдатик повел артиллериста к соседнему посту.
Здесь за старшего был вольноопределяющийся, хороший знакомый его, который и рассказал, что они слышали долгое время шорох и наконец явственный шепот, так что он и приказал выстрелить, после чего послышался легкий стон и шум катившихся камней.
Узнав, в чем дело, подпоручик отправился обратно и наткнулся на коменданта, шедшего в сопровождении прапорщика Коч-ва справиться о причине пальбы. Несмотря на уверения артиллериста, что все благополучно, комендант все-таки продолжал путь к аванпостам, а подпоручик полез на холм и в комендантской кибитке нашел Сл-кого, расставлявшего на столе разные деликатесы, приобретенные от так неделикатно разбуженного армянина.
Лагерь начал успокаиваться, и только в комендантском дворце было суетливое движение: готовился лукулловский ужин.
Не буду подробно описывать этого ужина; много елось, говорилось, но более всего пилось; и только когда вершины гор осветились мягким, розоватым светом зари, собутыльники вышли из кибитки покурить на свежем воздухе. Было довольно холодно, и собеседники кутались в бурки.
– Однако пора собираться в дорогу, - промолвил, потягиваясь Сл-кий. Что же, идем вместе или нет?
– обратился он к гардемарину.
– Идем, - отвечал тот и скрылся в свою кибитку окачиваться водой и собираться в экспедицию в горы.
Через час внизу холма была выстроена охотничья команда во фронте. Солнце играло на штыках и освещало своими косыми лучами разнообразные, живописные костюмы охотников. Два казака держали под уздцы двух вьючных лошадей.
– Смирр-но!
– крикнул фельдфебель, увидя подходящего Александра Ивановича. Он был в высоких сапогах, неизменных красных туркестанских кожаных штанах и сюртуке, в руках кавалерийский карабин.
Гардемарин, ему сопутствовавший, был в синей матросской рубашке, высочайших сапогах, с револьвером на боку и карабином на перевязи через плечо.