Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881
Шрифт:
Если вам случалось когда-нибудь, читатель, обедать на открытом воздухе где-нибудь в лесу или степи, на охоте, то вы поймете приятное чувство, которое испытывали наши молодцы во время простого, но веселого обеда.
Я лично предпочитаю подобный обед в обществе славных товарищей всякому другому пиршеству, где все совершается по правилам высшего этикета: кавалеры во всем черном или же в блестящих мундирах, не дающих свободно вздохнуть; дамы беспомощно расфранченные, затянутые в корсеты, так что ни один кусок не идет в горло; разговоры, вращающиеся на том, что было на рауте у m-me la princesse X, или на балу у comte'a Z, видимо, никого не занимают и говорящие так же мало интересуются
Спорить о чем-нибудь неприлично, завести серьезный разговор тоже не принято, есть и пить вволю немыслимо! Несчастные люди сами себя мучают этими противоестественными порождениями больного мозга, именуемыми великосветскими приличиями...
Рядом с этой картиной великосветского обеда в моей памяти рисуются воспоминания о других обедах, где речь льется рекой, спорят, рассуждают, пьют и едят без стеснения, не затянувшись во фраки или мундиры; голубое небо вместо украшенного живописью потолка, под рукой у собеседников винтовки, лежащие наготове, пирамиды составленных ружей виднеются вблизи, ходят назад и вперед солдатики с манерками - видна жизнь, а не прозябание! Хорошо, господа, ей-богу, хорошо там, сравнения нет с этой проклятой городской жизнью.
Сколько раз закаивался я философствовать по этому предмету и каждый раз прорывалось! А ведь сам хорошо сознаешь, что в нашем положении и чинах "не должно сметь свое суждение иметь!" Еще в беду попадешь, чего доброго, итак - стоп машина! Перейду к дальнейшему описанию событий.
Довольно долго обедали наши три молодца и поели-таки немало; недаром мне приходилось слышать за границей отзывы о русском аппетите в следующей форме: русский съедает и выпивает столько, сколько вместе англичанин, два немца и три француза! Барон единственно чем походил на русского - это своим аппетитом.
Выпили чаю и закурили.
Александр Иванович вытащил из-за борта сюртука допотопные серебряные часы и, взглянув на них, промолвил:
– Всего четверть первого; останемся здесь до трех; в три выступим, в половине седьмого будем в Беурме, тут всего верст 12-14; там пообождем, пока смеркнется, а затем пойдем к роднику. Если нет текинцев у родника переночуем там.
– А если есть?
– спросил моряк.
– Тогда подеремся, прогоним их и все-таки устроим ночевку.
– Пожалуй, кто-нибудь из нас заночует навсегда "холодным сном могилы", - продекламировал гардемарин.
– И это возможно; люби кататься - люби и саночки возить, - ответил Александр Иванович, - да нам что с вами, ну, помрешь и конец! Жены и детей нет, не о ком и беспокоиться.
– Это верно, - подтвердил и барон.
– Ну, вы-то не говорите, вам, поди, с двадцатью тысячами годового дохода только и жить, - возразил моряк.
– Ну, скажите ради Бога, отчего вы не женитесь и не живете себе покойно в своем замке.
– Нравится бродяжническая жизнь, - ответил Л-стерн, - жениться поспею еще.
– Лучше камень на шею да в воду, чем посадить себе бабу на плечи, связать себя на всю жизнь! Тогда останется только сидеть дома да штопать чулки или раскладывать пасьянс. Трусом сделаешься в конце концов, так как поневоле начнешь дорожить жизнью ради семьи! Нет, господа, не женитесь: ни одна женщина не даст вам такого счастья, как привольная, свободная жизнь! А тут пойдут неприятности, ревность, всякая гадость, и пропал человек ни за грош.
– Всю эту тираду Сл-кий произнес очень горячо.
– Вы, значит, Александр Иванович, не признаете любви, - обратился к нему моряк.
– А вы признаете?
– спросил командир охотников, насмешливо прищуриваясь.
– Еще бы не признать! Стоило ли бы и жить тогда, - вскипятился моряк.
– Ну, это пока вы не побывали в переделке у какой-нибудь бездушной кокетки. Вы хороший товарищ, поэтому я вам и не желаю ничего подобного, так как из этой переделки сплошь да рядом люди выходят с разбитой жизнью, озлобленные на весь мир! Из схватки с текинцами вы можете выйти победителем с перебитыми костями, может быть, но это пустяк в сравнении с нравственным страданием; отсюда следует, что я побегу перед одной юбкой и не побоюсь десятка текинцев!
Таким логическим выводом закончил Александр Иванович свое обвинение прекрасного пола; предоставляю читателям и читательницам разрешить, был ли он прав или нет, но, придерживаясь только строгой истины, должен заявить, что молодой моряк не поверил этому; а может быть, держись он высказанного капитаном правила, ему пришлось бы меньше страдать в жизни!
– Есть время вздремнуть, - произнес барон, глаза которого начинали слипаться.
– Да, не мешает, - согласились остальные два собеседника.
– Фельдфебель!
– крикнул Александр Иванович.
– Вот тебе часы, разбуди нас без четверти три! Слышишь!
– Слушаю, ваше б-дие!
Вскоре послышался храп трех господ, лежавших лицом вниз на бурке, сдвинув фуражки козырьком на затылок; солдаты тоже похрапывали, и только пять часовых не спали, пристально вглядываясь в окрестность - не идет ли неприятель, могущий неожиданно потревожить их товарищей и обратить их отдых в непробудный сон.
Солнце палило немилосердно спящих, но это не мешало им, и неизвестно, в котором часу проснулись бы они, вероятно, только ночью, если бы не промокли от росы. Ровно в половине третьего унтер-офицер, который не мог спать, исполняя обязанность разводящего на часы, подошел к фельдфебелю и стал его будить; последний, спавший даже без фуражки, вскочил немедля, зевнул несколько раз, не забывая при этом крестить рот, набрал в рот воды из манерки, полил себе из этого импровизированного рукомойника на руки, сполоснул раза два лицо, обтерся рукавом шинели и, совершив таким образом свой туалет, принялся будить команду. Нехотя подымались солдатики, разоспавшиеся после сытного обеда и сильно пригретые солнышком.
Зевая, почесываясь и покрякивая, стали они собираться снова в дорогу.
Шум, производимый ими, не разбудил, однако, господ, продолжавших сладко спать.
– Ваше б-дие! Вставать пора, - подошел фельдфебель к группе спящих.
Никто не шелохнулся.
– Ишь как здорово заснули!
– обратился фельдфебель к "ундеру" Василию Петровичу, недалеко стоявшему и добродушно взиравшему на эту сцену.
– Аль вы позабыли, Дормидон Тимофеевич, что их б-дие командер велел еще в Бендессене будить крикнумши: "тревога!" Они сейчас вскочат, вот посмотрите, - ответил "ундер".