Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881
Шрифт:
– Но они, вероятно, сейчас же и спустились туда, потому что казаки не видали ни одного из них, хотя лужа крови не успела еще высохнуть, когда они подъехали, значит, времени прошло очень мало, - вставил слово барон, говоривший по-русски очень неправильно и с сильным иностранным акцентом.
– Если они залезли только в эту яму и нет другого выхода, тогда им придется не особенно приятно, - с холодной улыбкой заметил Александр Иванович.
– Много ли их может быть?
– спросил барон, ни к кому в особенности не обращаясь.
– Если бы было много, они напали бы на транспорт; даже если бы и не хватило у них на это храбрости, то все-таки большая толпа не могла так быстро исчезнуть, будто сквозь землю провалилась, - заметил молодой моряк.
– Чем больше - тем лучше, господа; не забудьте нас 37 человек, а барон со своими 12 казаками дрался 9 часов против 300 человек, значит, партия в несколько сотен не может представлять для нас опасности.
– Только бы не было там другого выхода, вот в чем вопрос, - добавил Сл-кий и заметил: - Не пора ли подыматься?
– Да оно лучше, пока не жарко, - согласился моряк.
– В ружье!
– крикнул командир охотников. Солдатики засуетились. Скатанные шинели надеты, баклажки наполнены водой, вся амуниция приспособлена таким образом, чтобы не мешать ходьбе и не шуметь.
Фельдфебель выстроил команду.
Александр Иванович подошел к команде с неизменным бердановским карабином в руках и, остановившись на средине фронта, произнес:
– Ребята! Мы сейчас спустимся в эту яму, которую вы видели; спуск трудный, но таким молодцам, как вы, это нипочем, надеюсь; на дне, должно быть, сидят текинцы, убившие вчера джигита, придется подраться, смотри же, молодцы - не плошать! Без команды не стрелять и близко неприятеля к себе не подпускать, на шашках они дерутся больно хорошо; в плен ни одного человека не брать! Слышите, ребята?
– Постараемся, ваше б-дие!
– рявкнули молодцы.
– Штыки отомкнуть! Полурота - товсь!
Защелкали замки берданок, патроны вложены.
– Курки на первый взвод!
– Напра-во! Ружья вольно! Шагом марш!
– Петров, Кузьмин и ты, Долбня, ступайте вперед, так шагов на четыреста от нас, да зорко смотреть; в случае чего - стреляй!
– приказал Александр Иванович.
Два солдатика и казак выделились из полуроты, вприпрыжку побежали к краю оврага и через несколько секунд исчезли.
Сл-кий шел впереди команды, сзади него трубач и один из рядовых.
Начался спуск, не было даже тропинки. Камни, большие и малые, были нагромождены в беспорядке; а в некоторых местах можно было поставить только одну ногу. Осторожно, опираясь плечом в отвесную стену слева и не смотря в пропасть глубиною саженей в тридцать, солдатики пробирались вперед; иногда из-под ног выскользал камешек, и вот, вот кажется смерть неминуема, но солдатик не терял равновесия и, отделавшись только испугом, продолжал медленно подвигаться вперед; маленький отряд растянулся длинной лентой. Положение охотников было таково, что два текинца, поместившиеся где-нибудь за камнями с бердановскими винтовками, могли их перебить совершенно свободно; к счастью для смельчаков, текинцев не было видно, и отряд понемногу подвигался вперед. Но вот Александр Иванович остановился, солдатики стали один за другим собираться, весь отряд тронулся и, прижавшись к скале, ожидал объяснения, что значит эта остановка.
– Не растягивайтесь очень, ребята, и не шумите, - вполголоса обратился командир охотников к солдатам, с напряженным вниманием слушавшим его, если невзначай по нас откроют пальбу, ложись, приседай кому как удобнее, а главное - на ветер патронов не выпускай! Ну, с Богом вперед!
– И Александр Иванович снова пошел вперед, твердо и вместе с тем легко ступая по краю обрыва, слегка наклонившись в левую сторону; солдатики не отставали, обмениваясь между собой тихими фразами.
– Ну и дорога, неча сказать, - пробормотал молодой сапер-охотник, у которого из-под сдвинутой на затылок кепи крупными каплями катился пот, - и чего бы, кажись, не прислать сюды нашу роту расчистить эту чертову гору...
– Эка тоже сказал!
– возразил идущий впереди апшеронец, не поворачивая головы в сторону говорившего.
– Нешто можно кажинную горку расчищать! А кто бы стал на Бендессенском перевале работать, кабы вашу роту сюды послать?
Сапер, убежденный непреложностью суждений своего товарища, замолчал и только изредка усиленно сопел носом, когда непривычные к горной ходьбе ноги расползались и он рисковал полететь на дно обрыва.
Замыкал шествие вышеупомянутый барон Л-стерн, урядник Таманского казачьего полка. Он едва поспевал за отрядом, уморительно ковыляя. Его привыкшие к верховой езде ноги окончательно отказывались от горного похода; за ним шел его человек, латыш, сопровождавший его повсюду и служивший вьючной лошадью: он нес бурку барона, мешок с съестными припасами, смену белья для своего господина и всякого рода рухлядь. Этот современный Санчо Панса был действительно образцом слуг; навьюченный так безжалостно, он бодро шагал и перекидывался со своим барином по временам несколькими латышскими фразами, на которые барон отвечал угрюмым ворчанием; по временам из его уст вылетало восклицание вроде "доннерветтер!", и затем он снова с пыхтением торопился догнать шедших впереди солдат, от которых он отставал.
Личность барона настолько интересна, что я попытаюсь рассказать его историю читателю, не боясь, что он за чтением похождений этого ахал-текинского Дон-Кихота соскучится. Барон Л-стерн, немец jusqu' au bout des ongles; его фатерланд - Курляндия. Там находятся у него большие поместья, дающие ему около двадцати тысяч годового дохода. Воспитание барон, как прилично немцу, получил в одном из германских университетов; русский язык представляет для него камень преткновения, и прочесть письмо, написанное по-русски, будет для него труднее, чем разобрать какую-нибудь надпись иероглифами на древнем египетском обелиске. Понятия - самые феодальные; человеческим достоинством и чувствами обладают, по его мнению, только экземпляры немецкого происхождения, имеющие счастье ставить перед фамилией частичку "фон" или какой-нибудь титул.
Барону лет 27, но он никак не может получить офицерский чин, так как экзамен надо сдавать не по-немецки, по-английски или по-французски, а по-русски, изучение же "dieser barbarischen Sprache", как я говорил выше, барону не дается. Он служил в лейб-гвардии гусарском полку, участвовал в турецкой кампании 1877-1878 годов, но офицерского чина не получил. Рассердившись на подобную "несправедливость", он вышел в отставку и жил то за границей, то в имении. Прослышав про экспедицию, барон взял несколько тысяч рублей, своего Санчо Пансу и явился в отряд, где и был зачислен урядником в Таманский казачий полк. Он командовал двенадцатью казаками, составлявшими конвой доктора Студитского, когда на эту горсточку людей было сделано нападение, о котором я говорил в одном из предыдущих очерков. Несмотря на самые разноречивые слухи, ходившие в отряде о поведении барона в этом деле, я могу только заявить, что видел его в огне и в очень крупных схватках совершенно хладнокровным, так что его репутация как храброго человека не может быть оспариваема.
В высшей степени деликатный, предупредительный, обладающий светским лоском, барон, вероятно, может быть прекрасным собеседником в гостиной, но как походный товарищ - оставляет желать много лучшего; особенно бывает он невыносим, когда начинает жаловаться на недостаток комфорта в походе, на грязь, в которой приходится жить, на недостаток съестных припасов, на жару и прочие лишения; тут и без того тяжело, случается, что позабудешься, примиришься со своей судьбой - вдруг является барон со своими сетованиями и бередит самые чувствительные раны, хотя на минуту забытые. Я достаточно очертил этот редкий в походе экземпляр, теперь возвращаюсь назад, к маленькому отряду охотников, продолжающих спускаться, если не в преисподнюю, то, во всяком случае, в место очень на нее похожее.