Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881
Шрифт:
– Тревога, ваше б-дие!
– крикнул фельдфебель.
В один момент все спавшее трио было на ногах и схватилось за винтовки, подле лежавшие.
Увидя фельдфебеля, не могшего скрыть своей улыбки при виде такого быстрого действия его слов, и покойно собиравших свои пожитки солдат, Александр Иванович зевнул и спросил:
– Что, ничего не было особенного?
– Никак нет, ваше б-дие, - ответил фельдфебель.
– Поторопи людей собираться!
– Слушаю, ваше б-дие!
Пунктуально в три часа охотники выступили, запасливый человек барона сунул в мешок с провизией несколько кусков мяса от не вполне уничтоженного кабана.
Отрядец исчезал постепенно в высокой траве; несколько орлов-стервятников,
А эти последние шли по живописному и плодородному ущелью, где моряк набирал за несколько часов перед этим ежевику, но эта красивая дорога не обращала на себя их внимания - после сытного обеда ходьба довольно неприятная вещь, а тут еще во время сна на солнце всего распарило...
– Ишь ты печет как!
– с недовольным видом говорил солда-тик-апшеронец соседу своему казаку.
– У нас теперь, поди, в деревне славно, не жарко, благодать - одно слово! А тут, почитай, и снега не увидишь, все такой солнцепёк будет и зимой!
– Ладно, брат! И ноги успеешь еще поморозить, - ответил казак.
– Я, этто, в прошлую зиму был в Дузлу-Олуме - таково холодно было, что и в Рассей другорядь зимой теплее бывает!
– Ну-у?
– удивился солдатик.
– Верно тебе говорю; снегу настоящего нет, правда, а перед рассветом утречком здорово холодно; у нашего сотенного трубочка эдакая была махонькая, стеклянная, мудрено он ее что-то прозывал, ну так он по этой трубочке все смотрел и аж удивлялся...
– Эвона что! Значит, на зиму выдадут беспременно теплые сапоги!
– И полушубки дадут, - добавил казак.
– Лясы точить - точи, а растягиваться - не сметь!
– послышался голос того же Василия Петровича, заметившего, что оба собеседника, увлекшись разговором, уменьшили шаг.
– Он ничего не пропустит, - заметил казак, поспешно догоняя шедших впереди.
– Бедовый!
– согласился солдатик.
– Служака - первейший сорт! И в Хиве был, и на Капказе! Две раны имеет!
– Что и говорить! Второй десяток лет служит!
Ущелье вилось длинной лентой; скалы то суживались чуть не вплотную, оставляя самый неудобный проход, загроможденный камнями, где с шумом пробивался ручей, то снова расходились и глазам представлялась зеленеющая поляна...
Охотники прошли уже версты четыре или пять, как вдруг ущелье окончилось; самым неожиданным образом перед ними очутилась скала, почти отвесная, на которую нечего было и думать взобраться.
– Вот так штука, - промолвил Александр Иванович и начал пристально вглядываться, отыскивая какой-нибудь выход, но его не находилось.
– Ведь не могли же текинцы перепрыгнуть через эту гору, - промолвил моряк, - надо поискать где-нибудь около следов подъема...
– Какие вам следы на каменьях, - с нетерпением ответил Александр Иванович, - на протяжении этих пяти верст, нами пройденных, есть очень много мест удобных для восхождения на эти скалы, так что нечего и думать найти естественный и вместе с тем единственный выход. Я думаю выбрать место поудобнее и сейчас же подняться на горы, пока не стемнело, может быть, и увидим еще что-нибудь.
– И Александр Иванович, скомандовав "кругом", быстрыми шагами повел отрядец назад, все время отыскивая глазами удобное для восхождения место.
Быстрым шагом прошли охотники около версты, нигде не видя особенно удобного места, чтобы подняться на эти каменные громады, подымавшие свои вершины, увенчанные темной зеленью кипарисов, в голубое безоблачное небо!..
Но вот налево, по скату горы, зачернелось изгибами нечто вроде тропинки...
Послышалась команда "стой!".
– Надо здесь подняться, - обратился Сл-кий к моряку.
– Что же, подымемся, - последовал ответ.
Александр Иванович, дав передохнуть солдатикам несколько минут, первым начал подъем. Крутая тропинка шла постоянными изгибами, обходя уступы и большие камни. Говор в рядах солдат замолк; слышалось прерывистое дыхание, вырывавшееся из сдавленных грудей; пот катился градом, ноги дрожали...
Изредка кто-нибудь останавливался перевести дыхание, глотнуть воды из баклаги и снова карабкался наверх, помогая себе опираться винтовкой. Сдвинутый камень катился, подпрыгивая с глухим шумом, и исчезал в ущелье, не будучи в состоянии остановиться на этой сорокапятиградусной крутизне. Можно было подумать, что дело идет о спасении жизни этих людей, так торопились они подняться, следуя за своим начальником, который, запыхавшись, облитый потом, едва дыша, с раздувающимися ноздрями, шел безостановочно, прыгая с камня на камень, цепляясь руками там, где было нельзя надеяться только на силу мускулов ног...
Что за смысл был, спросит читатель, этого стремительного подъема?
Очень простой. Стоило только остановиться на этом крутом подъеме на несколько минут, и силы оставили бы солдат; дрожавшие ноги потребовали бы очень продолжительного отдыха для возобновления этого подъема. Вероятно, каждому случалось, пройдя большое расстояние или долго занимаясь гимнастикой, по окончании движения почувствовать усталость в сильной степени, усталость, которая не замечалась почти совсем во время этого движения; все работавшие мускулы как бы налиты свинцом, в висках стучит, сердце хочет выскочить из груди, и снова приняться за ходьбу или гимнастику уже очень трудно после кратковременного покоя; или не надо отдыхать совсем или же только передохнуть, не позволяя своим мускулам и двух минут пробыть в бездействии... Достигли цели - отдыхайте вволю лежа на спине, подняв ноги кверху. Полчаса такого отдыха, глоток спирта или крепкого какого-нибудь напитка - и снова вперед! Вот лучшее правило в походе. Пишущему эти строки пришлось видеть, во время возвращения после рекогносцировки Геок-Тепе, 8 июля 1880 года, когда был сделан суточный переход в 42 версты по степи, по лодыжку в песке, без воды, при жаре более 45 градусов, людей, которые, споткнувшись, падали и, позволив пролежать себе несколько минут для отдыха, впадали в тяжелый сон вроде летаргического, и двигаться далее уже не могли! Преодолей же себя этот же самый индивидуум, подымись и иди дальше, и он мог бы пройти еще версты четыре, отделявшие его от ночлега. Я это говорю по собственному опыту. Малейшая потеря самообладания, желание предаться неге отдыха на пять минут и - баста!
– мускулы отказываются служить, к ногам привязаны пудовые гири, и вся сила вашей воли не подымет вас!
Александр Иванович, как сделавший уже четыре похода, хорошо знал это, да и солдатики уже по опыту не раз чувствовали, что остановка вредно отзывается на их ногах: "Сейчас, это, человек распарится и размякнет..." Поэтому не удивляйтесь, читатель, что охотники чуть ни рысью бежали на гору, а проклятая вершина была еще далеко, но уже три четверти пути было пройдено, когда одно обстоятельство показало, что случайно избранная охотниками дорога не ведет их по ложному следу: казак Фома вдруг нагнулся и поднял с земли кусок кожи, имевший вид грубой подошвы, и немедленно сообщил о своем открытии Александру Ивановичу, который, равно как и все охотники, признал в этом куске кожи подошву от одной из туркменских чувяк. Странное дело! А между тем эта пустяшная с виду подошва, валявшаяся на горе, чрезвычайно подняла дух охотников; значит, текинцы действительно проходили здесь, значит, есть вероятность нагнать их, значит, будет дело - так рассуждал каждый из солдатиков и с новой энергией лез на эту проклятую гору, стремясь поскорее дорваться до этих "черномазых трухмён!".