Наброски углем
Шрифт:
– Как поживаете, пан Золзикевич? Что слышно? А вы все так же усердно помадите свою голову?
– Покорнейший ваш слуга!
– ответил ему, низко кланяясь, Золзикевич, но когда бричка проехала, пробормотал ей вслед: - Чтоб тебе шею свернуть!
Этого студента писарь терпеть не мог. Он был родня Скорабевским, у которых обычно гостил все лето. Золзикевич не только терпеть его не мог, но и боялся как огня. Студент был насмешник и щеголь; он постоянно потешался над Золзикевичем и один во всей округе не ставил его ни во что. Однажды он попал на деревенский сход и в присутствии всех
Приезд этого студента был ему сейчас совсем некстати. Писарь нахмурился и, уже не останавливаясь, зашагал дальше, пока не дошел до избы, стоявшей поодаль от дороги. Когда он увидел эту избу, лицо его прояснилось. Изба эта была, пожалуй, еще беднее других, но казалась очень опрятной. Двор был чисто выметен и посыпан сабельником, у забора лежали наколотые дрова, и в одном из поленьев торчал топор. Дальше виднелся настежь открытый овин, а за ним хлев, который одновременно служил и коровником; еще дальше, за плетнем, лошадь, переступая с ноги на ногу, пощипывала траву. Перед хлевом блестела большая лужа, и в ней валялись две свиньи, а вокруг расхаживали утки, кивая головами и выискивая жуков в навозе. В стружках возле поленницы рылся петух, разгребая землю, и, найдя зерно или червяка, выкрикивал свое: "Ко-ко-ко!" Куры, услыхав этот призывной клич, летели наперегонки, вырывая друг у друга лакомый кусочек.
На крылечке у дверей женщина мяла коноплю, напевая: "Ой-та да-да! ой-та да-да! да-да-на!" Возле нее, вытянув передние лапы, лежала собака и поминутно щелкала зубами, пытаясь поймать мух, которые садились ей на разорванное ухо.
Женщина была молодая, лет двадцати, и на редкость красивая. Одета она была в белую рубаху, перетянутую красной тесьмой. На голове у нее был простой бабий чепец. От всей ее фигуры веяло силой и здоровьем. Под рубахой вырисовывались упругие округлые груди, точно два кочана капусты, и вся она была словно крепкий гриб, широкая в плечах и бедрах, с тонкой талией, гибкая - одним словом, лань.
Однако у нее были мелкие черты лица, небольшая голова и она могла бы показаться бледной, если бы не золотистый загар. Большие черные глаза глядели из-под прямых, словно нарисованных бровей, а губы под маленьким точеным носиком алели, как вишни. Пышные темные волосы выбивались из-под чепца.
Когда писарь подошел ближе, собака, лежавшая возле мялки, поднялась, поджала хвост и, зарычав, оскалила клыки, как будто улыбаясь.
– Цыц, Кручек!
– окликнула ее женщина мелодичным, звонким голосом.
– Добрый вечер, хозяюшка!
– начал писарь.
– Добрый вечер, пан писарь, - ответила молодая женщина, не прекращая работы.
– Ваш дома?
– Работает в лесу.
– Жаль, я по делу к нему, из волости.
Подобные дела для простых людей никогда не предвещают ничего хорошего, поэтому женщина оставила свою коноплю и, тревожно взглянув на него, спросила с беспокойством:
– Какое же это дело?
Между тем писарь уже вошел, поднялся на крылечко и остановился
– А позволишь себя поцеловать? Тогда скажу.
– Обойдется и так!
– возразила женщина.
Но писарь уже обнял ее и прижал к себе.
– Я людей позову!
– вырываясь, крикнула женщина.
– Придешь сегодня ко мне вечером, а?
– шептал писарь, не выпуская ее из объятий.
– Не приду, ни сегодня, никогда...
– Красавица ты моя, Марыся!
– Побойтесь вы бога, пан писарь!
Говоря это, она изо всех сил старалась вырваться, но писарь был не из слабых и не выпускал ее. Началась борьба, и в этой борьбе женщина, споткнувшись, упала на стружки, увлекая за собой писаря.
– Спасите!
– громко закричала Репиха.
В эту минуту Кручек подоспел к ней на помощь. Шерсть стала дыбом у него на загривке. Он ощетинился и с бешеным лаем бросился на писаря, а так как пан писарь лежал ничком и был в коротеньком пиджачке, пес вцепился зубами в сукно, не покрытое пиджаком, затем в нанку, прокусив которую, вгрызся в тело и только, когда почувствовал, что пасть у него полна, начал яростно мотать головой и теребить свою жертву.
– Иисусе, Мария!
– закричал Золзикевич, забыв о том, что принадлежал к esprits forts*.
______________
* Вольнодумцам (франц.).
Женщина тем временем вскочила на ноги, вскочил также и пан писарь, хотя Кручек не выпускал его. Тогда писарь схватил полено и вслепую стал размахивать им, пока не ударил собаку по спине; Кручек отскочил, жалобно скуля. Через минуту, однако, опять бросился на писаря.
– Уберите эту собаку, уберите этого черта!
– кричал Золзикевич, отчаянно размахивая поленом.
Женщина кликнула собаку и прогнала ее за ворота. Некоторое время они молча глядели друг на друга; наконец, испуганная кровавым оборотом дела, Марыся воскликнула:
– Ох, горе мое! Чем же я приглянулась вам?
– Я вам покажу!
– кричал писарь.
– Я вам покажу! Вы у меня дождетесь! Пойдет ваш Репа в солдаты... Я хотел ему помочь... а теперь... Вы еще придете ко мне!.. Я вам покажу!..
Женщина побледнела, словно ее ударили обухом по голове, развела руками и открыла рот, как бы желая что-то сказать.
Но писарь уже поднял с земли свою зеленую клетчатую фуражку и быстро удалился, размахивая поленом, которое держал в одной руке, между тем как другой он придерживал клочья сукна и нанки,
Глава II
Другие люди и неприятные встречи
Спустя час Репа приехал из лесу с плотником Лукашем на помещичьей телеге. Репа был здоровый детина, высокий, как тополь, и топор был ему как раз подстать. Помещик недавно продал евреям остаток леса, который не успел заложить; Репа нанялся на рубку и хорошо зарабатывал, - работник он был хоть куда. Как, бывало, поплюет на ладони, да схватит топор, да крякнет, да как взмахнет - сосна так и задрожит, а щепки летят на пол-сажени. Никто не мог с ним сравняться и в укладке леса на возы. Евреи, ходившие по лесу с меркой в руке и поглядывавшие на верхушки сосен, словно в поисках вороньих гнезд, все восхищались его силой. Богатый ословицкий купец Дрысля не раз говорил ему: