Начала любви
Шрифт:
— Господи, ты с ума сошла, — шёпотом произнесла мадемуазель, привычным движением — за спину одной рукой, другой под коленки — приподняла девочку и бережно водрузила её на постель. — Признайся, ведь хотела драпануть, нет?
— Не только хотела, но и сумела. До туалета и назад, — выговорила счастливая девочка.
— Боже ты мой... — Бабет скупыми, деловыми, как заправская медицинская сестра, движениями промокнула начавшую засыхать кровь, языком слизала тёмные разводы и сама же вслух пошутила:— Я у тебя совсем как заправский кровопийца.
— Ты у меня самая лучшая, — благодарным голосом сказала Софи.
Элизабет
— Больно?
— Ужас.
— Может, мазью, которую Лембке?..
Софи изобразила гримаску, должную означать, что мазь всё равно не помогает, что, мол, готова потерпеть.
— Рассчитываешь заснуть после этого?
— Как убитая.
Элизабет лёгкими касаниями губ несколько раз обозначила беззвучные поцелуи, оправила девочкину ночную рубашку и набросила поверх одеяло.
«Вот тебе и удачное замужество, — думала в ту ночь Софи, — и грядущая власть, предсказанная дураком Менгденом, и пряники с мёдом в придачу: дошла до сортира и вернулась живая — уже радость...»
Болезнь подчас оказывается не менее прихотливой, чем любовь или фантазия. Момент, ошибочно принятый Софи за переломный (ведь что-то же подсказало ей встать без посторонней помощи), оказался лишь антрактом в извилистом движении физиологической драмы. Действительно, после долгих упражнений нога понемногу начала действовать, однако боль из нижней части туловища поднялась и закрепилась в торсе, так что девочку изогнуло этакой большой запятой. Ходить в таком положении оказывалось бессмыслицей, хотя и физически осуществимой бессмыслицей. Что лучше, что хуже?
И почему из левой ноги — в правое плечо? Пойди разберись, когда семеро приглашённых врачей (не считая двух гарнизонных эскулапов и фон Лембке) не смогли решить эту загадку, как, впрочем, не сумели они внятно объяснить и причины постигшей Софи болезни. Всякий из приезжих эскулапов, освободив девочку от одежды, переворачивал её со спины на живот, а затем вновь укладывал на спину, насильно сгибал-разгибал руки (хотя руки-то были совершенно здоровыми), затем ноги, после чего начинал тщательно, пядь за пядью, прослушивать девочку специальной слуховой трубкой; сущая пытка наступала, когда её усаживали на стул с подголовником, Бабет удерживала колени, отец сзади плотно прижимал локти к торсу, а врач принимался осторожно так наклонять голову Софи: вправо — влево, вправо — влево... Когда девочка, едва не задохнувшись от сунутой к самому её носу ароматической соли, приходила в себя, выяснялось, что пытку нужно продолжить. Влево — и вправо, влево — и вправо.
Боясь признать собственное бессилие перед недугом, не умея даже правильно определить название болезни, а стало быть и начальный подход к излечению, врачи несли высокопарную заумь, плотно угощались и, надёжно спрятав гонорар, укатывали восвояси. Не лучше других выглядел и лупоглазый фон Хаммерсдорф, которому пришлось оплатить проезд туда-обратно аж из самого Берлина.
Неизвестность пугает, особенно если неизвестность сопряжена с постоянными болями, сливающимися в одну неделимую Боль.
Успешнее других поддерживал в девочке бодрость духа отец, который первым взял за правило в присутствии дочери не унывать, без необходимости о болезни не разговаривать, тормошить и развлекать — всячески. От простого звука его голоса, от механических повторений фразы «всё будет хорошо» Софи чувствовала себя и вправду немного лучше. Если бы не унылость отцовских глаз на улыбающемся его лице, не заметно побелевшие волосы, не постоянный запах спиртного у него изо рта — самое время поверить в искренность Христиана-Августа. Софи не только воздерживалась от возражений, но напротив — охотно поддакивала.
Да и как может быть «всё хорошо», если уже не первый год неприятности преследовали семью принца. За последние четыре года превратился фактически в инвалида рождённый хроменьким Вилли, который передвигался теперь лишь с помощью выточенного Больхагеном изящного костылька; младший Фриц как родился болезненным, так и не мог распроститься с обступившими его недугами, из которых повышенная нервозность и астматическое дыхание были наилегчайшими. Что уж говорить о младшей девочке, уже сколько времени лежащей под мраморной плитой фамильного склепа. Как-то всё одно за другим, одно за другим. Софи оказалась, по сути, лишь одним из многих звеньев несчастья, которое опутывало штеттинский замок. Всех жалко, но особенно жалко было принцу свою любимицу. Спрашивается, за какие грехи, за что больно так бьёшь, Господи?
Из четырёх родившихся детей нет ни одного, могущего сделаться наследником. Правда, и наследства-то пока особенного нет, но ведь повернись судьба участливой стороной — и передать некому. Мальчики уже и теперь болезненные, что-то будет, когда вырастут? Да и вырастут ли? Против желания Христиан-Август вынужден был верить фон Лембке, который уверял принца, что нынешнее состояние Фике не является в буквальном смысле слова заболеванием, но представляет собой некую стадию развития прежде латентно вызревавшей и, вероятно, врождённой деформации костных тканей. Впрочем, что так, что этак... Поговаривали, будто бы такого рода недуги могут быть излечены при участии кастильских провизоров, однако ведь эта Кастилья о-го-го где: никаких губернаторских доходов не хватит. Да и потом, как именно эти провизоры лечат? Отнюдь не маловажный вопрос. По-христиански если, так это одно, а коли заговорами, стеклянным дымом да чёрными пассами, которые иссушают душу, — так зачем подобное лечение. Ох, сложно всё это...
Будучи не в состоянии помочь маленькой принцессе и, стало быть, своему лучшему приятелю, фон Лембке предложил взять на вооружение так называемую выжидательную тактику, иначе говоря, не предпринимать никаких шагов и вообще не совершать в отношении больной резких движений — пускай, мол, сама природа-матушка лечит. На тактичный вопрос Христиана-Августа, каким же образом природа может помочь, врач с нагловатой рассерженностью в голосе, как если бы речь шла о некоем малопочтенном жителе Штеттина, ответил:
— А вот как угодно, только чтобы вылечила.
Всеведающий Больхаген предложил Христиану-Августу обратиться за помощью к палачу Хайнцу.
— Он разве сведущ в медицине? — с сомнением задал вопрос принц.
— Может, и не сведущ, но вылечить может. У него и дед, и папаша-покойник были по этой части.
— По какой по «этой»?
— Ну... — Больхаген сделал руками, словно бы его обвинили в том, что фальшивая карта спрятана в рукаве, а он наглядно показывает всем, что карты в рукаве нет. — Вот, словом... — добавил он.