Начало повестушки
Шрифт:
деревянное распятие, Библия, соломенный тюфяк, кувшин с водой, кусок хлеба - что еще нужно тому, кто отрекся от соблазнов мира, дабы постом и молитвой заслужить право войти в Царствие ебесное? Правда, келья до того тесная, что в ней ну разве что взвод солдат мог бы в случае нужды устроиться на ночлег; распятие, по размеру как раз подошедшее бы для собора святой Цецилии, вырезано из черного дерева, а фигура Христа - из слоновой кости, причем, чело Его украшает червонного золота, с рубиновыми "каплями крови"
терновый венец; на переплет Библии, не иначе, ушел годовой доход с процветающего имения;
Время за полдень. Аббат изволит завтракать. Кажущееся несоответствие между этими двумя фразами никого из хорошо знающих аббата не удивит. Оно означает всего-то навсего, что накануне его преподобие, как это случается нередко, долго поучал одну благочестивую даму, как в отсутствие мужа следует противостоять плотскому искушению. А что сия поучительная беседа происходила в интимной обстановке и затянулась далеко за полночь, причем от слов аббат плавно перешел к действиям - так ведь как же иначе он мог помочь своей духовной дщери узреть воочию, сколь отвратителен грех? В конце концов, все завершилось к обоюдному удовольствию сторон и к вящей славе Господа. А посему, если его преподобие проспал обедню, не говоря уже о заутрене, то позор тому, кто подумает дурное!
Впрочем, насчет того, что подумают, аббат почти спокоен: никто ничего не видел и не слышал, Элоиза де Монтраше - женщина взрослая и знающая, что к чему в этой жизни, а если что и дойдет до ушей ее супруга, то... умные люди всегда отыщут способ уладить дело... к обоюдному удовольствию и к вящей славе Всевышнего. Дело не в новом отростке на и без того ветвистых, как у десятилетка, рогах барона де Монтраше, и даже не в том, что пятидесятилетний Рене, с его жидкой рыжеватой шевелюрой, лошадиным лицом и отнюдь не атлетическим телосложением, еще менее, чем пузатый и вечно сонный барон, может претендовать на звание единственного фактического обладателя обольстительной Элоизы. С некоторых пор, а точнее - с того вечера, когда гарнизон Альби с боем овладел командорией тамплиеров, потеряв чуть ли не сотню солдат и не взяв ни одного пленного, мирное житие аббата перестало быть таковым.
Храмовники мертвы, главный донжон взлетел на воздух, все, что могло сгореть, сгорело, а большая часть того, что уцелело, лежит в монастырских кладовых.
Гнездо ереси стерто с лица земли. Казалось бы, все добрые христиане должны вздохнуть с облегчением. И тем не менее, преподобный Рене с каждым днем становится все мрачнее...
– Как вам угодно, дорогой мэтр, но не верится мне, чтобы во всей командории не набралось и двух сотен ливров!
– Помилуйте, святой отец, да ведь мы....
–
– о... святой отец.... что же делать, если мы и в самом деле ничего не нашли?
– лицо начальника гарнизона, с некоторых пор ставшего постоянным сотрапезником аббата Рене, приобретает растерянное и виноватое выражение.
– А вы в этом точно уверены?
– инквизиторским тоном спрашивает его преподобие.
Тщедушный аббат не может отказать себе в удовольствии помучить слегка этого верзилу с бычьей шеей, громадными кулаками и красной круглой физиономией, которого природа так щедро наделила всем... кроме мозгов.
– Мы обыскали все...
– Это я уже слышал, мэтр Ален!
– о, святой отец...
– Послушайте-ка, дорогой мэтр Ален, хотите, я выскажу вам все начистоту? (ичего не поделаешь, придется рискнуть!) Так вот: если вы или кто-то из ваших подчиненных не устояли перед искушением, которое, должно быть, было велико, - я вас не осуждаю.
– Святой отец, я не...
– Молчите, сын мой, допивайте вино и приканчивайте свою куропатку, ибо длань ваша всегда была красноречивее, чем уста.
– Аббат снисходительно поглаживает своей костлявой, как лапа цапли, рукой огромную лапищу вояки.
Гигант недоуменно и испуганно глядит на него, лихорадочно соображая, что бы все это, черт подери, значило, к чему клонит этот пройдоха-аббат, и не пора ли ему, Алену Терзье, уносить из Альби ноги куда подальше? Аббат меж тем продолжает: "Если вы наткнетесь на тайник с золотом, это, разумеется, будет превосходно, и ваши труды будут оценены по достоинству. о если вы откопаете Книгу Лжи и Чашу Сатаны.... я вас озолочу!
Услышав про Чашу Сатаны, мэтр Ален осеняет себя крестным знамением, забыв, что в руке у него полный кубок люссакского, и расплескивает вино на скатерть и себе на штаны. Это окончательно выбивает его из колеи. Он сбивчиво бормочет извинения, в душе посылая к чертям и аббата, и командорию, и все сокровища тамплиеров.
– ("О sancta simplicitas!") у, полно, полно, дорогой мэтр! Совершенно естественно, что добрый христианин не может без ужаса и отвращения слышать о Князе Тьмы.
о именно поэтому наш долг - найти упомянутые мной предметы .... дабы сжечь их на городской площади во славу Спасителя!
– ("Ч-черт! е было печали!"). Ваше преподобие...
– умоляюще произносит мэтр Ален.
– а почему бы вам самому не отправиться на поиски этих...м-м-м...нечестивых предметов...
– Что?!
– Прошу прощения... но... ведь тогда вся слава достанется вам, святой отец!
– Слава, сын мой, в любом случае достанется мне.
– голос аббата становится ледяным, не утрачивая, однако, ни грана елейности.
– А вот вам, если ваши труды увенчаются успехом, я отпущу решительно все ваши прегрешения.... включая и прелюбодеяние с баронессой де Монтраше!
– Ваше преподобие...
– Да вы, никак, струсили, милейший?
– Конечно, струсил, - идет ва-банк осмелевший от страха мэтр Терзье. И вы бы струсили, святой отец, если бы слышали то, что слышал я не далее, как в среду!