Начало повестушки
Шрифт:
– у, и что же вы слышали такого, что может помешать нам - аббат ненавязчиво подчеркивает это местоимение, - заниматься искоренением ереси?
– Катрин-Пышка из заведения матушки Марго ходит на исповедь к отцу Юберу...
– ... к священнику из церкви Богоматери?
– Совершенно верно. И он знает, что я к ней частенько захаживаю. Так вот, ваше преподобие, в последний раз он, вместо того, чтобы расспрашивать ее о плотском грехе, стал допытываться, зачем я езжу в командорию, и не ездил ли я туда вместе с вами в ночь полнолуния? А перед тем, говорят, намекал в проповеди, что, мол, во многом знании нет спасения...
– у и что? Да будет вам известно, милейший, что расследованием преступлений против святой церкви занимается орден святого Доминика, к коему я имею честь принадлежать, а никак не отец Юбер из церкви Богоматери. Впрочем, благодарю за предупреждение. В награду за вашу преданность я готов простить вам одну...но только одну!... ночь с Эло...с мадам баронессой.
– Хорошо, - роняет Терзье тоном приговоренного к виселице.
– Вы мне только скажите, каковы они на вид, эти...ну, реликвии нечестивцев....
"Он поедет туда... не посмеет не поехать... и искать будет как следует...Чаша и Книга - дар пророчества и власть над Темными силами...
Сперва - Ааронов жезл... потом - красная шляпа... а там - поглядим! И вот тогда Элоиза... О, тогда она уже никуда от меня не денется!"
е успевает вояка уйти, как в дверь тихо стучат. Вошедший послушник докладывает, что мадам баронесса желала бы продолжить начатую накануне беседу о первородном грехе, если, конечно, на то будет согласие отца настоятеля.
"Разумеется, будет! Скажите мадам, что она может прийти, когда пожелает!" - пожалуй, слишком торопливо отвечает аббат. Послушник исчезает, аббат слышит, как он бежит вниз по лестнице.
И сразу же - не иначе, ждала в коридоре - в келью входит баронесса де Монтраше!
Привычным жестом закрывает за собой дверь на задвижку и сбрасывает скроенное по монашескому образцу покрывало, предназначенное для роли кающейся грешницы.
Платье на ней темно-серое, почти черное - цвет, как нельзя более подобающий для благочестивых размышлений, но скроенное так, чтобы обтянуть все округлости великолепного тела. "И подумать только, что я, я сам обвенчал ее с этой дубиной!"
Она потягивается, выдергивает из волос серебряные шпильки, две толстые золотистые косы падают до колен - "Элоиза, Элоиза, да что же ты со мной делаешь!".
– Как вы неосторожны!
– А что тут такого? Разве весь монастырь не убежден, что мы собрались беседовать об искушении святого Антония?
– Все равно.... лучше не играть с огнем, Элоиза.
– Вздор. Если кто здесь и играет с огнем, так это вы, Рене.
– О чем вы, Элоиза? Говорите! Вы что, подслушивали?
– е надо торопиться, святой отец.
– откинув назад голову, она встает перед аббатом, чтобы тому удобнее было расстегнуть ей корсаж.
– Вот так. Рене раздевает ее нарочито медленно, эта процедура всегда доставляет ему наслаждение, даже большее, чем от самого соития. аконец Элоиза забирается в постель.- Иди ко мне.
У них заведено переходить на ты не раньше, чем они окажутся полностью нагими.
Аббат быстро ныряет под одеяло: вид его собственного телесного убожества рядом с ее великолепием выводит его
– Ты за мной шпионила?
– Просто видела в окно, как этот бык в кольчуге въезжал в ворота. О чем еще ты мог с ним говорить, кроме командории?
– А если и так - что тут дурного?
– А почему бы тебе просто не спалить на площади какое-нибудь старье из монастырской библиотеки, если тебе так сильно этого хочется? А, может, тебе эта злосчастная книга нужна вовсе не для того? ("Я должна остановить его. Любой ценой!")
– Ты не понимаешь! Это - Зло! С этой книгой можно воскрешать мертвых и вызывать демонов!
– Правда?
– Элоиза старательно строит восторженно-наивное лицо.
– И ты веришь?
("Совсем спятил! Ему только чернокнижником не хватало сделаться!")
– Колдовство существует, это догмат веры!
– Охотно верю, что колдовство существует, но вряд ли Черная книга дожидается тебя в командории. у сам подумай: неужели бы они позволили себя уничтожить, будь у них под рукой что-то подобное, и знай они, как этим пользоваться? Они и без книги, как я слышала, кой-чего стоили в бою!
– Если книга здесь, то мой христианский долг - завладеть ею, дабы заставить адское воинство покориться Господу и... и окончательно искоренить тамплиерскую ересь!
– изрекает Рене тоном проповедующего крестовый поход Петра Амьенского.
– Господь и без твоего участия справится с дьяволами, равно как и король - с тамплиерами. а твоем месте я бы предоставила Богу вершить Богово, а кесарю - кесарево и перестала бы гонять в развалины беднягу Терзье. ("Пока он и в самом деле не откопал там что-нибудь этакое...
апример, тело Ангеррана с крестом святого Доминика на шее!")
– Элоиза!!
– лицо аббата багровеет.
– Так значит, это правда - то, что говорил отец Юбер? ("Святая Цецилия!
Да неужто он сам не понимает, во что лезет?") А не боишься, что за книгой когда-нибудь явится законный владелец? ("И что кто-нибудь увидит на шее мертвого тамплиера драгоценность, которая должна находиться в сокровищнице святой обители!")
– Кто? Они все мертвы!
– Двадцать рыцарей мертвы. о орден жив. Кто укрылся в Португалии, кто в Англии, кто в Лангре. Все еще может перемениться. ("Особенно, когда аббат узнает, что святая реликвия, подаренная им любимой женщине, попала в руки его главного соперника! Да еще и нечестивца! Воистину, на ложе страсти мы не ведаем, что творим!") А ты сам говорил, что тело командора так и не нашли.
– Вздор. За эти полгода никто не видел Монтальяка живым.
– Так-то оно так, Рене. Да только и мертвым его тоже никто не видел!
Эта фраза рождает в мозгу настоятеля ужасную, невероятную мысль:
"Элоиза! Ты...
ведь ты спала с ним!!"
– С Ангерраном? Ты опять за свое, Рене?
– Элоиза хочет погладить любовника по голове, с тайной мыслью проверить, нет ли у него жара, но аббат резко отстраняет ее руку.
– у да, спала - только чтобы попробовать, каков он в постели. Так же, как со всеми остальными. у сколько еще можно повторять, что, в сущности, у меня есть только ты? ("И это пропахшее ладаном чучело еще корчит из себя ревнивца!").
– Элоиза старается говорить мягко и ласково, как разговаривают с детьми и блаженными, чтобы успокоить их. о аббат не желает успокаиваться: "Ты спала с ним... ты любила его ...