Начни с двенадцатого стула

Владимировна Журавлева

– Господи! Попал я в плен, – молвил незнакомец всем.

– Батюшка! – сказал Матвеич. – Ты ли это или сон, уважаемый пижон.

Обменявшись пару раз гладкой фразой в бровь и в глаз, плюнув каждому в лицо, через левое плечо. И забылися в борьбе, как медведь зимой во сне. Стул тянули как резину. Каждый только на себя. Разорвали стул до слез, словно пес большую кость.

В стуле рыбку не поймали и желанье не сбылось. Молвил Ипполит отцу:

– Морду я уж вам набью.

– Руки коротки, – ему отвечал отец в поту.

Ипполит Матвеевич покидал пустырь, в

воздухе растаял первый мылпузырь. Закусил в пивной с Остапом, рассказав ему о стуле, он стал думать о заслуге перед Богом и отцом. Двух соперников ему победить бы одному. Слой брильянтовый из капель закружил, как хоровод. Разливался по земле драгоценный дым во мгле. Ну, а жизнь ведь, не ручей, а арена для речей. Если где-то кто-то спит, в другом месте жизнь кипит. Варится в котле судьба, а судьба – это звезда, то на месте все висит, то сорвется и летит в пропасть непорочной тьмы, притяжением земли. Так судьбу свою метала, словно рыба на икре, дама в платье «Ришелье».

Познакомься, мой читатель, – Грицацуева – вдова. Женщина не два рубля. А хозяйка карт гадальных, была дама средних лет. Та глядела на людей, как солдат на вошь, в долгожданный банный день. Страшно сладкое любила, хоть и пасть вся без зубов. И возлюбленною слыла многих старых петухов.

От Полесова – соседа мадам Боур весть взяла. Что их в город, славный город вновь весна красна пришла. Сердце жалобно забилось, закружилась голова. Ипполит ее вернулся, стало все круги своя.

А тем временем два друга, человека с полом М., в дворницкой вели беседу об наличии проблем. Запах в доме был таков, будто несколько коров облегчились на кило. Может больше, все равно. Жить здесь больше невозможно – это ясно, как кино.

–В фешенебельный отель – молвил молодой кобель. – Чтоб не путать старый люд, вот вам паспорт, милый друг.

Кондар Карлович Михельсон. Сорок восемь лет, как сон, пролетели в холостую, беспартийную, шальную, но порядочную жизнь.

– Но, удобно ли, мой друг? – молвил Ипполит с испуг.

– По сравнению с нашим делом – это чистая игра ребятишек в «Царь гора».

И по бедности кармана, а не скудности ума, поселилися в «Сарбоне» – номера за два рубля.

–Стиль людей племен « Извоз» – говорил Остап всерьез. – Здесь и меньшие друзья, блохи с племени вождя.

В этот день концессионеры рассмотрели новый план. Оказалось «Жилотдел» лопнул, как зимою хрен. А заведал этим хреном архивариус один. Коробейник-господин. Облачившися в жилет, денег взяв, пошел «атлет» на добычу ордеров. А в гостинице с волненья Ипполит ходил один. Он один, кровати две, а меж них река в огне. Все в огне и сердце, грудь, он с волненья прямо труп. В этот вечер скользкий, мокрый, все решали ордера. Думал Ипполит тогда, вот получим ордера, масло в каше не беда. Ну, а каша все варилась и в конце концов сварилась.

Крутанул звонок Остап, вылез в дверь старый дурак. Остап нагленько зашел, сел на стул, как царь на трон. Тут Остапа понесло в черно-белое кино.

– Воробьянинов сынок, – так представился отрок.

Дальше буря понесла, и с песком слова смела. Смысл бредней был таков:

– Папа умер, мама тоже, я внебрачный их сынок.

Он в отборных выраженьях выразил всю грусть свою. И вдобавок ко всему, в качестве любви к отцу, взять из мебели его, стулья – больше ничего.

– «А старик большая тварь», – он подумал, как знахарь. – «Раскалю его сейчас, я не тот, кто деньги даст».

Свечка ярко полыхала, речь старпера дребезжала. Он себя хвалил, хвалил, что себе он господин. Что сумел в столь трудный час, весь архив сберечь от глаз – посторонних и косых, любопытных и глумных.

– Вам надо памятник, мой друг, нерукотворный, – заключил Остап довольный. – Однако ближе к телу, мой драгоценный человек.

Минуты ровно через три, он получил все корешки. На корешках все адреса и подпись получателя.

– Можно-с расписочку? – писать – говорил старый чудак.

Как его еще назвать, Старый пень, осел безрукий. Ловко Бендером надутый. Как оплеванный стоял и Остапа провожал. Взглядом дикого шакала и напуганной змеи. Вот такие вот блины.

А звонок звенел опять, стук шагов стал нарастать. И в передней появилось лицо Федора-отца, конкурента и осла. Оказавшись родным братом предводителя и небесным хулиганом покровителя. Деньги выплатил вперед, взял бумажки и взалет. А в залете потому, что неверный путь ему указал наш продавец, околпаченный в конец.

– «Прямь с ума все посходили, – думал он, ложась в кровать. – «И зачем нужны им стулья, я купил бы уж сервант».

Он разделся, помолился, лег и сразу же забылся.

За ночь холод был съеден без остатка. Воробьи купались в лужах по порядку. Небо было в мелкой облачной крупе, ветер пел романсы разгулявшейся весны. Солнце грело ватт на сто, задыхались все в пальто.

Ипполит ржал словно конь, умываясь в номере. Комбинатор наш великий, весь усталостью забитый, нес в постели сонный пост. Заодно задал вопрос:

– Прошу выплатить задолжность, дорогой мой Михельсон.

Выкатив глаза в туман, что-то тихо он мычал.

– Что за номер с удивленьем? – говорил Остап ему. – Да, должны же вы мне деньги, тридцать пять рублей к тому. И сюда же вам расписку, милый, старенький солдат. Пополам идут расходы, сон брильянтовый не брат.

Лучезарно улыбаясь, Кондар вышел в коридор. Там вышагивал как гном отец-Федор –наш герой. На прогулке два врага, два соперника. И у каждого в груди кипел восторг победы. Обменявшись лишь саламом и, съязвив в третий заход, Ипполит зашел в свой номер, оттуда выплыл теплоход. Теплоход с названьем «Бендер» плыл, как баржа с коньяком, наступая на шнурки собственных ботинок.

– Что вам угодно? – прошептал угодник Бога.

– Мне угодно продать вам старые кальсоны, две ручки от ночного судна и ложку старую без дна.

А в голосе Остапа была холодная зима. Отец Федор медленно пошел в «каюту».

– Есть еще от жилетки рукава, круг от бублика и мертвые уши осла, – кричал Остап удовлетворенный, вслед уходящему врагу.

Когда меж ними стало больше расстояние, раздался писк голодного ежа.

– Дурак, ты сам! – сказал служитель Бога, и началась борьба.