Начни с двенадцатого стула
Шрифт:
В столовой, обшитой дубовой панелью, они не смотрят на резьбу. Их мучает одна мысль, что в еде у купца было в ходу. И сколько это стоило при нынешней дороговизне. Очень много таких людей в жизни.
А тем временем, Лиза бежала по улице, глотая слезы на ходу. Она думала о своей счастливой и бедной жизни. «За пазухой» у мужа и в быту.
– «Ах, если бы еще стол и стулья – это было бы богатством обоюдным».
Как ей есть сейчас хотелось, в мыслях куры завертелись. Бутерброд с икрой купила и, краснея, проглотила. Лиза вытерла платочком рот и смахнула крошки. Стало как-то веселей и смешно немножко. Домой идти ей не хотелось, и она музеем загорелась. Двадцать
На грани двух миров проходит борозда. Она сопоставляет два разных образа. Мир нынешних лакеев, живущих в забытье, довольные матрацом, портером на стене. Их престарелой бабке, живущей в нищите где-нибудь на юге, а, может, в полыне.
И мир богов от солнца, кто жил лишь для себя, имея то богатство, что в сказке короля. Мир ненасытной жадности и алчности господ. Тот мир богатых отроков был как упрек веков. Все возводилось в рамке музеев и столиц. И люди восхищались творенью без границ. Это были комнаты, поставленные Павловским ампиром, мебелью чудесной, успокаивающей взгляд вампира. Лизу сразу поразил стол морских дальних глубин. Это был не стол, а площадь Театральная. А пара тройка лошадей как десяток мелких вшей. По углам стояли кресла, и на них висело солнце. Отдыхали в полдень жаркий в персиковой тесноте, колоннад ряды в огне. Посетители блуждали, словно козы на лугу. Каждый блеял про себя: «Ну и жизнь у них была!»
Дивясь и млея, Лиза вниз посмотрела. Там, в соседнем зале с гордой головой блуждали, Бендер, и старик папаша плелся, будто не ел каши. Тут уж Лиза разогналась и к знакомым вмиг пробралась. Она бежала мимо залов и эпох. И наконец-таки наткнулась на двух искателей дров.
– Здравствуйте! – сказала Лиза.
На лице их была мина, еще несколько минут и взорвется все вокруг.
– Ладно, мы провинциалы, – сказал Бендер, торопливо. – Но, а вас, как судьба прямь к нам в руки занесла.
– Я поссорилась с супругом, и теперь брожу одна, как опасная чума.
– Ну, покинем этот зал, – коротко Остап сказал.
– А я его не посмотрела, – сказала, Лиза, не краснея.
– Начинается, – шепнул Остап на ухо Ипполиту.
И, обращаясь к Лизе, ей сказал:
– Смотреть здесь совершенно нечего. Упадочно-бандитсткий аморал.
Лиза сильно стесняла концессионеров. Она то и дело застревала в каждом отделе. В то время, как им хватало взгляда, чтобы понять, что зал менять надо. Она невольно приспосабливала каждую вещь к своим потребностям и комнате. Она не замечала кислых физиономий компаньонов. Она была в мире раздумий и финансовых раздоров.
– Потерпим, – сказал Остап, – мебель не уйдет так. А вы, предводитель, не жмите девчонку, а то от меня получите в печенку. Неужели у старого пса еще флиртует тело и душа?!
Воробьянинов самодовольно улыбнулся. Мост зубов от напряжения качнулся.
Залы тянулись медленно. Им не было конца. Веревочка запуталась с начала до конца.
– А здесь я уже была, – сказала Лиза, входя в красную гостиную. – Что же вы встали? Мои ноги устали.
Но ее слова, как ветер, лишь задели за одежду, колыхнули складки брюк, завертели все вокруг. Долгожданная пропажа перед взором двух друзей, развилкой стала двух путей. Стульев было ровно двадцать, вместо нужных десяти. Подозренья паутина оплела Бендера мозги.
– Ладно, – сказал Остап, – заседание колхоза продолжается. Стул не иголка, в представлении не нуждается. Дайте сюда ордера. В нашей компании есть человек большой силы ума. Придется вступить в неприятный контакт с администрацией. А вы, посидите с девчонкой, только не расколитесь ей о нашей организации.
Ипполит Матвеевич и Лиза ворковали. Вид, конечно, у него был не как у генерала. Резкий переход от спокойной жизни к неудобному и хлопотному быту охотника за брильянтами и авантюриста даром не дался. Под глазами отдыхала черная змея, ноги сильно похудели, нервы тоненько гудели проводами телеграфа каждый день с восьми до часа. Как ему любви хотелось, женской ласки и заботы. Без наличия ее в быте было тяжело. Ему захотелось быть богатым, щедрым и неотразимым. Пить вино под звон оркестра, даме руки целовать, каждый танец танцевать. Он завелся о Париже, увлекательный рассказ их умчал от разных глаз.
– Вы работаете в науке?
– Можно даже так сказать, – он ответил, не моргая, хамство стало козырять.
– А сколько вам лет, если не секрет?
– К науке это не имеет отношения. Ну, хорошо, мне уже не тридцать, но еще и не шестьдесят.
– Когда мы увидимся снова? – спросил Ипполит строго.
Лизе стало очень стыдно лишь на несколько минут. А потом душа решила: лучше стыд, чем долгий путь. Прилетел Остап вспыленный, хорошо удовлетворенный.
– Простите, мадемуазель, – сказал он быстро, – но мы не можем вас проводить. Нам надо отсюда умчатся, как искра.
– Если бы не я, – сказал Остап, «слетая» с лестницы, – долго вам бы куковать в обшарпанном креслице. Молитесь на меня! Молитесь! Не бойтесь, шея не отвиснет. Место вашей мебели на свалке империализма. Среди древних утюгов, битых кружек, дохлых псов.
– Что за издевательства! – воскликнул Воробьянинов, начавший было освобождаться из-под ига могучего интеллекта нерадивого сына.
– Молчание, – холодно сказал Остап, – молчание – это золото, а ум – это брильянт. Состоялся мрачный разговорчик с заведующим исторической свалки. В ходе умных хитросплетений я узнал, что ваша мебель уцелела. Ее свалили в склад где-то на семь лет, а вчера на аукцион отвезли комплект.
– Скорее! – закричал Ипполит.
– Извозчик! – завопил молодой бандит.
Они сели, не торгуясь, легким мыслям повинуясь.
– Молитесь на меня! Молитесь! Только о стенку не расшибитесь. Вино, женщины и карты обеспечены, фельдмаршал!
В первой же комнате аукциона они увидели то, что так долго искали. Все десять стульев на ножках гнутых стояли. Обивка ничуть не потемнела и сыростью на складе не пропотела. Они были чисты, свежи, а на сиденье отдыхал зайчик цвета дикой ржи.
– Скажите, эти стулья из музея? – спросил Остап у продавца.
– Эти? Эти – да.
– А они продаются?
– Да.
– А какая цена?
– Цены еще нет. Завтра с пяти приходи. Там все и узнаешь, погоди.
– Молитесь на меня! Молитесь! Только о стенку головой не колотитесь.
Ипполит Матвеевич был готов на все, даже целовать подметки у него.
В то время, как друзья вели культурно-просветительный образ жизни, одна молодая дама заплакала глаза трижды. Вдова Грицацуева оплакивала последнюю любовь своей жизни, после которой происходило полнейшее замораживание вишни. Все соседушки столпились вокруг круглого стола. И записку экспертизой проверяли три часа. Прошло три дня, а горизонт был чист. Ни Бендера – супруга, ни сердцу милых штучек, все унес подлец-разлучник. Тогда вдова пошла вкрутую, дав объявление вслепую. Что муженька не доглядела, брюнета лет так тридцати, одет, как супермен: в костюм зеленый, ботинки цвета апельсина, жилет был цветом «кокаин». И кто вернет любовь мою, получит от меня деньгу.