Начни с двенадцатого стула
Шрифт:
Но великая страна молчала. Брюнет в ней где-то плавал, как в воде мочало. Деньги целехонько лежали, а любовь ее терзала.
Ах, как понять сердце вдовы? Любовь ракетой унесла все женские мечты. Мелькнула где-то далеко и стали дни как черно-белое кино.
В Старгороде жизнь кипела как смола. Трамвай людей возил туда-сюда. Пребывание двух концессионеров в городе оставило глубокий след. Заговорщики молчали, словно водки в рот набрали. Даже Полесов бился рыбой о край берега, вспоминая могучие
Как-то поздно вечерком все собрались за столом. У гадалки, старой дамы, где прохвосты куш сорвали. Там, поистине была, битва за хлебные места.
Шла раздача должностей всех купеческих мастей. Были здесь Кислярский, Лядьев, два здоровых недотепы, и еще, конечно, был Чарушников – господин.
На столе лежала шкура неубитого медведя. Она была соткана из чина губернатора, прокурора, председателя, податного и фабричного инспектора, председателя биржевого комитета, разноплановая работенка для кадета.
Были, в общем, все довольны, ждали удара англичан в большевистский красный план.
КАК СМЕЕТСЯ ВСЯ ЗАРАЗА В ЛЕВЫЙ КРАЙ ЗЕМНОГО ШАРА.
И ОРЛЫ РАСПРАВЯТ КРЫЛЬЯ, ЗАСВЕРКАЕТ МЕЧ РУБИНОМ.
И ГРАНАТОВОЙ ЗАРЕЙ, НОВЫЙ ДЕНЬ ПРИДЕТ С МЕЧОМ.
БУДЕТ ЖИЗНЬ КРУТИТЬ КОЛЕСА, А КРЕСТЬЯНЕ СЕЯТЬ ПРОСО.
БУДУТ РЯБЧИКОВ ЖЕВАТЬ, АНАНАСОМ ЗАЕДАТЬ.
И на этом порешили и собрание закрыли. Расходились ночкой темной. Долго в воздухе летал эмиссаровский кошмар.
Позвольте, а где же отец Федор? Где стриженый священник-недотрога?
Завертела жизнь пыльных дорог, брильянтом замаячил горизонт. Понесло его по России за гарнитуром генеральши Поповой. Цена богатству этому – грош ломовый. Едет отец по России, пишет письма жене любимой. В письме вплетает небылицы и нумерует все страницы.
«Голубушка моя, Катерина Александровна, я буду скоро так богат. Только об этом никому, даже агентам ГПУ. Покойная Клавдия Ивановна Петухова зашила брильянты в стул столовый. И завещала мне их все спрятать от Воробьянинова вообще. Ее давнишнего мучителя, тихого афериста и предводителя. С ним ездит уголовный преступник, нанятый киллер, нахальный заступник. Они готовы растерзать мое тело, ну и влип я с ним в одно и то же дело. Сперва я попал на ложный путь. Первый стул чуть было не отнял старый женолюб. Разломали мы стул – ничего там нету. Я высказал развратнику всю правду за это. Стыдно ему стало, и он ушел от меня прочь в публичный дом. Теперь, наверно там, он первый сутенер. Я тем временем, разработал новый план. И обвел я вокруг пальца тех двоих болван. Нашел порядочного старика, «гнущего» горб за кружку молока и кусочек хлеба. И узнал ориентировку дорогой победы. Стулья все у инженера, он уехал в Харьков. Я как раз сейчас сижу, из этого города пишу. Брунса здесь уже нет. Он в Ростове служит – в «Новоросцемент». Выезжаю через час товарно-пассажирский класс. А ты, моя дорогуша, зайди к зятю и возьми полста на душу. Вышли в Главпочтамт Ростова, чтобы получить мне вскоре».
Не будем заострять внимание на его письме, лучше проанализируем Воробьянинское свидание в тишине.
Любовь сушит человека. Бык мычит от страсти. Предводитель дворянства тоже этой масти. Бросив Остапа и студента в кабаке горилку пить, у несгораемого шкафа он стоял как штык.
НА БАГАМСКИХ ОСТРОВАХ КОЛЫХАЕТ КИСЫН ФЛАГ.
ПАРАХОД ТРУБИТ СЛОНОМ, ВЫЙДИ ЛИЗА НА БАЛКОН.
ТАМ У НОГ ТВОИХ ЛЕЖАТ ФРУКТЫ РАЗНЫХ ГОСУДАРСТВ.
И ПАПАЙЯ, И АЙВА, И ИНЖИР, И БАСТУРМА.
ВСЕ ДОСТАНУ, ПРИВЕЗУ.
ВСПОМНИ, Я У ШКАФА ЖДУ.
Тревога носилась по коридорным ульям. От несгораемого шкафа веяло Сибирью. Многие люди проходили по коридору цивильно. Но от них пахло табаком или водкой, аптекой или селедкой. Лиц их Воробьянинов не видел. Различал лишь в тишине дробь шагов их в темноте. А Лиза все не приходила. И это Ипполита злило. И только к девяти часам они вышли к карамельно-ореховым небесам. Звезды, вытаращив глаза, искоса глядели. Улыбалася луна, качаясь на качели.
– Где же будем гулять? – спросила Лиза.
Ипполит Матвеевич посмотрел игриво. И заговорил словами иммигранта, что Париж – премьера город, а Москва – базарка.
Было время у дворян, жизнь крутили барабан. Денег, время не жалели. Ели, пили, что хотели. Шли пешком. Вечер маячил тусклым счастьем на заре. Лодки плыли, шли трамваи. Разговорчик был в цене. Ухватившись за руку кавалера, Лиза рассказала ему о своих огорчениях. Про ссору с мужем, про трудную жизнь подслушивающих соседей – бывших химиков. И как ей хочется откушать заморских фиников. Ипполит Матвеевич слушал, соображал. Вальс кружил демоны под звонкий шум гитар.
– Пойдемте в театр, – предложил Ипполит.
– Лучше в кино, там дешевле и голова не болит.
– Причем тут деньги? Такая ночь! Какие деньги?
Демоны запели хором, не торгуясь, наняли им тройку лошадей. Облака от счастья захлебнулись и растаяли туманом средь ночей. Фильм они не досмотрели, места были дорогие, неудобные такие. Вот если бы первый ряд взять по дешевке. Можно было смотреть зараз «Семнадцать мгновений весны» каждый час. Карман и душу грели денежки. Они глоток вина и жирный бутерброд. Сезон любви поскрипывал воротами, и Киса сделал марш-бросок. Он ослепить решил девчонку роскошью, небрежными манерами в деньгах.
Конец ознакомительного фрагмента.