Национал-большевизм
Шрифт:
Этот вязкий, горький запах полыни — точно горькие думы земли… В них не меньше прелести и, пожалуй, больше подлинности, чем в ее салонных комплиментах — розах, резеде, гелиотропах… Ведь у нее, старой, есть чему задуматься, есть чего пожалеть…
И так хочется вдыхать этот густой, шершавый аромат — словно разгадываешь в нем «печаль полей», приобщаешься к ней, — и в этом запахе, и в этой тянущейся песне глубже постигаешь и себя, и землю, и русскую судьбу…
Едем быстро, плывет бесконечный лес. Нет ему, кажется, конца-краю… Азия.
Возмущается сосед-француз:
— У вас столько земли, и какая земля! Займитесь же ею! А вы вместо этого все мечтаете о том, как бы осчастливить других… Или — je demande mille pardons — пускаетесь в авантюры, хватаясь
Что ему сказать, -
Умом России не понять.Он этого не поймет. Он приятен, умен, интеллигентен. Чисто моется, гладко бреется. Пахнет от него одеколоном и мылом. Это очень хорошо, и нам до этого еще далеко. Но… где-ж понять ему, что ему России не понять?
Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный… [352]Вот сейчас сидит напротив и читает по-французски Оссендовского «Боги, люди, звери». Захватил с собою из Парижа, дабы лучше проникнуться русской экзотикой. Беседуем. Я больше слушаю, любезно расспрашиваю, помалкиваю.
— Нет, серьезно, если вы не хотите потерять последних симпатий во Франции, обуздайте Третий Интернационал. Я это говорю всем моим русским друзьям. Я это от всей души сказал и a monsieur le ministre (Семашке). Кстати, какой он достойный человек, brave homme! Et il aime sa patrie [353] . Я убедился в Москве, как много он сделал для своей родины.
352
Из стихотворения Тютчева «Эти бедные селенья…».
353
Отважный человек! И любит свою родину (фр.).
И снова, возвращаясь к Франции:
— Вы не можете себе представить, как смешен этот Дорио с мароккскими своими выступлениями. Конечно, у нас свобода, пусть себе выбалтывается… Но все же ca nous embete enfin [354] … А у вас — такие пространства, такие богатства!..
Он много и резонно говорит о Дорио, о том, как вся нация против него и против Кашена, как их не боятся, как над ними смеются, как хороша жизнь во Франции, как легко преодолимы финансовые затруднения, — а за всеми этими храбрыми словами чувствуется непрерывно какая-то глухая, глубокая тревога, душевная дрожь, и кажется, что в глазах его вот-вот промелькнет стихийный, смертный ужас. Вспоминается почему-то блоковское, -
354
Скучно нам, что ни говори… (фр.).
И в его взглядах на плывущие целины, на тайгу в ее дикой красе, на просторы — чудится («иль это только снится мне?») бессильная, безнадежная, жадная зависть умирающего старика к юной жизни, к молодости, сильной уже одним тем, что перед нею — будущее. Конечно, я не делюсь с ним этими мыслями — снами….
— Прекрасная страна. Вам хватит тут работы на сотни лет!..
355
Блок,
Хватит. И это главное. Нет исчерпанности. Нет, правда, «святых камней», но зато есть святой огонь. Россия вся — в порыве к будущему, вся im Werden. Этого не может, думаю, не чувствовать всякий, кто побывает в ней.
Но, быть может, именно потому, что она «устремлена в будущее» и «грядущего взыскует», — так много изъянов, так мало устойчивого равновесия в ее настоящем. Она «смотрит вдаль», любит «дальнее», — и «ближнее» страдает, ближнее в беспокойстве. Пронизанной «Логосом», словно ей еще чужд «здравый смысл»:
…Но тебе сыздетства были любы — По лесам глубоких скитов срубы. По степям кочевья без дорог, Вольные раздолья да вериги, Самозванцы, воры да расстриги, Соловьиный посвист да острог. [356]Вспоминается Достоевский:
— Нужно быть, действительно, великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла.
И еще:
— Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить без немцев и без труда.
356
Из стихотворения Волошина «Святая Русь».
Труд будет. Труд идет уже. Приходит, как мы видели, и трезвость, т.-е. тот же «здравый смысл». Все дело в том, чтобы «устоять» против него, даже и усвоив, претворив его в себя. А вот понадобятся ли немцы, пока неясно. Шпенглер уже пытается разрешить русское «недоразумение». Но неожиданно решает его в том смысле, что оно само разрешит себя, без немцев, безо всякой Европы.
Опять «диалектика»: труд — и «недоразумение», здравый смысл — и «Логос», вериги — и расстриги, немцы — и Шпенглер. Лучше всего, впрочем, этой русской диалектике учиться не у Гегеля, а у Достоевского, Тютчева, отчасти Соловьева, Леонтьева…
Сильна ты нездешней мерой, Нездешней страстью чиста, Неутоленной верой Твои запеклись уста. [357]Этот тихий гимн, похожий на молитву, навевают в открытое окно деревья, сибирская глушь, московские воспоминания, русский воздух.
…Попробуй, объясни это моему уважаемому спутнику. Пожмет плечами, ну, снисходительно и вежливо улыбнется. Умный, воспитанный человек.
357
Из стихотворения Волошина «Россия».
Однако, ведь и он чувствует, что перед ним — «юный мир», который разумом он считает низшим, но который подсознательно ощущается им, как нечто темное, могучее, жуткое, азиатское… и вместе с тем неотвратимо идущее на смену многому, что так дорого его душе… И нам тоже дорого… Но…
В самом деле:
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет В тяжелых, нежных наших лапах?.. [358](День. Разгуливается).
358
Блок, «Скифы».