Нация и сталь
Шрифт:
Однако жизнь брала свое. Французы активно начали скупать рурский уголь, и река была переполнена гружеными баржами. А всего за несколько недель до похорон несчастного Фридриха первый поезд спугнул в этих местах покой девственных лесов своим гудком, увозя за собой платформы, груженые все тем же углем.
Технический аспект производства литой стали был очень трудным; не менее трудным было и его финансирование. Необходимость решить наряду с технической задачей и финансовую проблему и привела Круппа к разорению. Нужно к тому же добавить, что этот человек по своему сознанию полностью принадлежал тому веку, в котором ему и суждено было жить, в душе он до конца дней своих оставался романтиком, верившим во всевозможные магические тайны. Методы, которыми он пользовался, не могли приблизить его к намеченной цели, но как истинный романтик Фридрих Крупп обладал даром предвидения, что и позволило ему сориентировать семейный бизнес с бакалейной торговли на производство собственной стали. И это была Судьба, и Судьба не только семьи Круппов, но и всей дальнейшей Германии. Фридрих Крупп сделал в этом направлении первый
Но будущему королю пушек, деятельность которого во многом и подготовила по крайней мере две мировые бойни, в самом начале своей карьеры пришлось очень не сладко. Альфред начал свое восхождение, находясь на грани полного разорения.
Пожалуй, обретшему покой духу Фридриха было приятно поведение его старшего сына на похоронах. Нервный, болезненно застенчивый, сжигаемый внутренними противоречиями подросток четырнадцати лет от роду с нетерпением ждал конца панихиды. Казалось, смерть для него не поставила точки, казалось, что вопреки всему она ничего не определила и не закрыла. Если Мефистофель хотел всеми силами остановить Жизнь, то тем самым он лишь помогал Богу, через необходимое сопротивление увеличивая космическую мощь Создателя и человека.
Не дожидаясь конца панихиды, Альфред, улучив подходящий момент, тайком сбежал на фабрику, чтобы стать у колдовского тигля, чтобы согнать птиц с иссохшего колеса водяной мельницы и вновь раздуть в топке жаркий пламень, в котором он первым делом сжег книги отца. В этом аутодафе горели мысли романтиков, горела эпоха.
Глава III
Пришествие Короля
Прямо скажем, король был весьма странным. Если Альфреда Круппа, старшего сына и наследника Фридриха, и нельзя было назвать сумасшедшим в полном смысле этого слова, то под характеристику чудаковатого или с легким приветом он вполне подходил. Это его знаменитая конная статуя в поверженном Эссене лежала на земле и после смерти продолжала вселять в правнука надежду на будущее. Высокий, худой, с вытянутым лицом и с длинными кривыми ногами, похожими на лапки паука, он производил на окружающих довольно странное впечатление какой-то скрытой, уродливой силы. Он был упорным до самозабвения, и в то же время слабым и подверженным неврозам. При всей знаменитой твердости характера, о которой ходили легенды, Альфред, подобно безвольному отцу, любил прятаться от невзгод за наглухо закрытой дверью своей комнаты, где он мог провести целые недели, а иногда и месяцы, ни с кем не общаясь, лежа в постели и тупо глядя в потолок. На протяжении всей жизни этот человек поражал окружающих своими причудами и многочисленными фобиями, которые в дальнейшем стали предметом сплетен во многих столицах Европы. Крупп вырос среди пламени, всю жизнь он был связан со сталелитейным производством и при этом больше всего на свете боялся именно огня. Вид бушующей огненной стихии вселял в него панический ужас. Только благодаря своей железной воле Альфред каждый раз брал себя в руки и приходил утром на фабрику.
Запахи также не давали покоя королю пушек. Он разделял их на добрые и злые. Зло, как и добро, имело свой специфический аромат, следовало лишь только хорошенько принюхаться. Так, запах конского навоза необычайно возбуждал Круппа. Он считал его особенным и подолгу мог стоять рядом со свежевываленной кучей, испытывая при этом блаженство. Запах конского навоза обладал для Круппа мощной творческой энергией. Именно в такие минуты ему в голову приходили самые неожиданные и яркие идеи. И, напротив, запах собственного дыхания был просто омерзителен и ядовит. Эта фобия так завладела сознанием Круппа, что он, дабы избежать скорой смерти, заставлял себя постоянно двигаться и проводить как можно больше часов на свежем воздухе. Но это хорошо было днем, а ночью дело обстояло куда хуже. Сон, по мнению Альфреда, даже самый короткий грозил стать вечным. Такое положение вещей привело к тому, что у Круппа с годами развилась хроническая бессонница. Любого другого человека подобный недуг давно бы сломил физически и морально, лишив необходимой преуспевающему промышленнику энергии, но в случае с Альфредом дело обстояло совсем иначе. Бессонные ночи лишь возбуждали короля пушек ещё больше, вселяя в него уверенность в абсолютном собственном превосходстве над всеми остальными представителями рода человеческого, которые так бездарно тратят половину отпущенного им Богом и судьбой времени, уткнувшись носом в подушку.
Альфред обладал таким комплексом отклонений, он был такого сорта невротиком, что все его фобии и неврозы, все его бесчисленные причуды и мелкие помешательства не столько уничтожали его личность, сколько дополняли и поддерживали друг друга. Эта зыбкая, на первый взгляд, почва, этот невротических хаос в случае с Альфредом непостижимым образом создавал довольно твердый личностный костяк.
Ночами Альфред Крупп любил писать всевозможные инструкции и меморандумы, касающиеся его бизнеса. Эту страсть вполне можно было бы назвать графоманией. Общий объем так называемого письменного наследия Альфреда Круппа насчитывает более 30 000 архивных единиц.
В качестве эксперимента Крупп приучал себя писать в полной тьме, порой забираясь с головой под одеяло. Покрываясь потом, в слепую, он упорно выводил одну строчку за другой. Судя по всему, это была тренировка, преследующая сразу две цели: научиться писать, не видя лист бумаги, и одновременно с этим выработать силу воли, преодолевая отвращение от запаха собственного ядовитого дыхания. Но чаще всего Крупп занимался своими ночными литературными бдениями на свежем воздухе.
С восходом солнца, когда рабочие вылезали из своих теплых постелей и шли на завод, они частенько могли видеть своего хозяина, который, скрючившись, сидел в неестественной позе на одной из лавок, продолжая в слепую лихорадочно делать какие-то бессмысленные записи. Вид этого зрелища поражал неискушенных рабочих. Перед ними было реальное воплощение Недреманного Ока Хозяина. Дисциплина на заводах Круппа всегда была образцовой. Рабочих буквально очаровывала эта неиссякаемая энергия Альфреда, которую они воспринимали не иначе, как чудо. Но настоящим чудом было то, что на протяжении пятидесяти лет их неутомимый хозяин так и не был ни разу госпитализирован, так и не погостил в течение хотя бы короткого периода времени в какой-нибудь дорогостоящей психиатрической клинике.
Впрочем, таланты Альфреда развивались достаточно медленно: в унисон неторопливой поступи германского промышленного прогресса. Однако, несмотря на все свои видимые и скрытые странности, Альфред Крупп ещё подростком сумел проявить свои незаурядные способности. Так, 26 ноября 1825 года, когда ему исполнилось 13 лет, учитель из города Эссена послал Фридриху Круппу табель с отметками за четверть, добавив к нему собственный комментарий, написанный красными чернилами: "Я горжусь им и выражаю свое уважение относительно того, что касается успехов вашего сына в математике. Альфреду следует продолжить свое образование в том же духе к нашему общему удовлетворению (Befriedigung finden)".
Но продолжить свою учебу Альфред так и не смог. Еще до конца следующей четверти он навсегда покинул школу. Домашние неприятности прервали систематическое образование. "Наковальня стала моим письменным столом", скажет впоследствии этот странный и необычный человек.
Нужно сказать, что вступление в самостоятельную жизнь Альфреда Круппа было похоже на мелодраму популярного в то время Виктора Гюго. Во всяком случае здесь присутствовали все необходимые составляющие этого жанра: безутешная вдова, беспомощные дети и утраченное состояние некогда благополучной семьи. По прошествии ста лет этот эпизод историки и биографы изрядно покроют позолотой и приукрасят. Юный Альфред предстанет перед восторженными немцами в облике легендарного Зигфрида, бросившего вызов самому дракону, охраняющему золото Нибелунгов. Несколько поколений немецких школьников будет воспитано на светлом образе подростка Круппа, который своим невероятно упорным трудом, своим непомерным усердием смог добиться успеха и стать одним из самых уважаемых представителей целой нации. Но если заглянуть за эту официальную вывеску, то картина предстанет в совершенно ином свете.
Так, будущий могущественный магнат свое детство и особенно отрочество и раннюю юность будет вспоминать как "время нищеты и скорби". По его собственным словам, "дневные заботы были посвящены тому, как прокормить семью, а ночные - раскрытию секретов производства". Он жил "на хлебе и картошке, лишь изредка позволяя себе мясо". Вспоминая об этом мрачном периоде, Альфред очень часто будет упоминать о "чувстве растущего страха перед тотальным разорением" о непрекращающемся страдании, о тяжелой работе, которая должна была "хоть на короткий период отсрочить гибель семьи". Будущий магнат будет вспоминать также и свои бесконечные бессонные ночи, когда, лежа на чердаке и уставившись в потолок, Альфред не раз ощутит, как на него обрушится откуда-то сверху гигантский груз нечеловеческой усталости. Круппу приходилось делать все самому. На своей разоренной фабрике он был и кассиром, и ночным сторожем, и сталеваром, и инженером.
Читая письма Альфреда в течение 30-х, 40-х и 50 - х годов девятнадцатого столетия, может сложиться впечатление, будто жизнь этого человека в указанный период большее походит на метания затравленного зверя.
В отличие от отца Альфред решил дойти до конца и в совершенстве овладеть всеми премудростями плавки. Но его признанию, он обязан был не просто понять, а ощутить всем существом своим процесс, должен был почувствовать саму природу стали. Версия Альфреда знаменитой шеффилдской стали напоминала приготовление искомого металла в небольшом шестифунтовом графитовом горшочке. Одно неловкое движение и...
– все приходится начинать сначала. Чтобы достичь нужного результата, самому Альфреду следовало полностью изменить свою человеческую природу. Сталь, её особая природа, неизбежно проникала в душу того, кто с ней соприкасался. Альфред прекрасно мог видеть это на несчастном примере отца, когда процветающий торговец бакалейными товарами вдруг неожиданно занялся какими-то странными опытами в крошечном сарае рядом с домом. Но Альфреда этот печальный пример ничему не научил и ни от чего не предостерег. Наоборот, он пустил сталь в свою душу полностью и предался ей настолько, что она не только стала частью его характера, но и на каком-то этапе начала восприниматься Круппом как вполне реальное существо. Со временем Альфред так сросся с собственным производством, что был уверен, что фабрика стала частью его самого. Все чаще и чаще в своих письмах он будет оговариваться и писать "моя фабрика", "мой магазин", "мой молот", иногда прибегая к более нежным выражениям: "мое дитя" и даже "моя невеста".