Нация и сталь
Шрифт:
В ответ король Пруссии Вильгельм призвал под свои знамена всех резервистов. За неделю до начала войны он объявил о всеобщей воинской мобилизации (die Mobilmachung). Южные немецкие государства присоединились к Пруссии. 16 июля это сделали Бовария и Баден, а 18 июля за ними последовал Вуртемберг. В течение трех недель 1 183 000 немцев надели средневековый остроконечный шлем (Pickelhauben), который ввел в армейский обиход ещё брат нынешнего правителя. Свыше 400 000 солдат было сосредоточено на франко-прусской границе, а за их спинами находилось порядка 1 440 пушек Альфреда Круппа, который в это время помышлял лишь о строительстве замка.
По прошествии почти 130 лет с момента описываемых событий мы неизбежно переносим наши впечатления от начала двух мировых войн, когда весь мир содрогался от ужаса перед мощью германского оружия, и на франко-прусскую кампанию. Но все дело в том, что в описываемую эпоху расклад сил был совершенно иной. Тогда взоры почти всех правителей Европы были обращены не в сторону Пруссии, а в сторону Франции. После объявления королем Вильгельмом всеобщей воинской мобилизации газета "Лондон Стандарт" писала о реальной возможности оккупации непокорной Пруссии. "Это просто невозможно, - заявлял возбужденный газетчик, - чтобы Молтке и его генералы смогли бы вдруг перехватить инициативу". "The Pall Mall Gazetta" 23 июля соглашалась с тем, что события могут развиваться только в одном направлении, "весьма неблагоприятном для Пруссии". "Таймс" утверждала, что любой джентльмен может "поставить последний шиллинг на французскую кепи против прусского остроконечного шлема".
Сам король Вильгельм был абсолютно уверен, что французы довольно скоро могут оказаться у порога его собственного дома. Немецкие крестьяне из пограничной зоны старались побыстрее собрать урожай, чтобы он не достался ненавистным лягушатникам. Вильгельм даже не сделал необходимых распоряжений своим топографам, чтобы те заранее приготовили карты Франции. Прусский генералитет был полностью согласен с общественным мнением Европы в том, что театр военных действий обязательно будет перенесен на территорию Германии. По мнению командующих, французы смогут легко продвинуться вплоть до Майнца. Молтке был уверен, что Наполеон III бросит в атаку 150 000 человек в районе только долины Саар, чтобы любой ценой прорваться к Рейну. Перед самым началом войны этот полководец и вообразить себе не мог, что агрессором станет в конечном счете не Франция, а он.
Но время шло, а никакой сокрушительной атаки французы так и не предпринимали. Крон-принц сделал следующую запись у себя в дневнике: "За всеми нашими долгими приготовлениями и ожиданиями внезапной атаки со стороны врага мы даже и не подумали о том, что сами сможем стать агрессорами. Кто бы мог предположить такое?"
Казалось, что французские стратеги, как хорошие повара, выжидали, когда дойдут до нужной кондиции, чтобы в подходящий момент их можно было подать к столу, то есть на глазах у изумленной Европы разделать под орех. Французы, уверенные в своем полном превосходстве, не торопились. По общему мнению, эти непобедимые воины были обречены на победу. "Французский военный альманах", например, описывал войска Молтке "как прекрасный образец бумажной стратегии, которая бессильна в реальных полевых условиях". "оборона прусских войск, - заявлялось в этом выпуске, - начнет трещать по швам уже в первой фазе наступательных действий". В войсках Наполеона III появились даже франко-немецкие словари и разговорники, чтобы солдаты не испытывали неудобств, когда они победным маршем войдут в Берлин. 28 июля сам император Франции обратился к своим войскам со следующей речью: "Какими бы дорогами нам не предстояло идти в ближайшей войне, эти дороги уведут нас далеко от границ милой родины. Мы обречены на то, чтобы повторить славный путь наших отцов. Мы докажем им, что достойны их славы, и вся Франция будет молиться за нас, мои солдаты, а взоры всего мира будут устремлены в нашу сторону, ибо в наших руках находится сейчас судьба свободы и цивилизации".
Никто, казалось, даже не обращал внимания на то, что время шло, а войскам Наполеона III так и не удавалось создать на границе нужный для успешной атаки перевес сил. Французов по сравнению с немцами было в два раза меньше.
Потомки великого Бонапарта грезили тем, что им удастся повторить подвиги корсиканца. Пусть их в два раза меньше, но это все равно пока ещё лучшая армия в мире, которая уже на протяжении тридцати лет успешно воевала в Африке, Мексике и Италии. Именно в Италии им удалось разбить австрийцев в памятной битве при Сольферино. Французы обуздали русских в крымской кампании, они одержали внушительные победы в Азии. Одетые в свои туники со светло-голубыми и желтыми полосами, в неизменные красные панталоны, с лихо заломленными кепи на голове эти воины были предметом зависти для многих властителей мира. Так, в 1856 году Турция, а в 1868 Япония выбрали французских офицеров в качестве военных советников, когда правительства этих стран решили создать у себя регулярные современные вооруженные силы.
Воинский дух солдат Луи Наполеона (elan) был настолько высок, что всем казалось, будто для этой армии нет ничего невозможного. Они с нетерпением ждали только знакомого воинского клича: "En avant! A la baionette!" (Вперед! В штыки!), чтобы под звуки "Марсельезы" двинуться на врага неудержимой лавиной. Вера французских солдат в своего императора была неколебимой, ведь он был племянником великому Бонапарту. Наполеон III, как и его дядя, учился в артиллерийской академии и даже опубликовал собственный учебник. Эдмон Лебоф, маршал Франции, ещё в итальянском походе показал, что могут французские пушки. Теперь он уверял императора в том, что армия готова к войне "до последней пуговицы на гамашах каждого солдата". И никто и не помышлял высказывать даже слабое сомнение в подобном хвастливом заявлении.
В глазах императорской Франции вооруженные силы Пруссии не представляли никакой серьезной угрозы, а враг был ни чем иным, как дерзким забиякой, которого следовало хорошенько проучить. И хотя немцы и утверждали, что их семидесятитрехлетний король чувствует себя намного бодрее, чем 62-летний император Франции, а маршал Лебоф не стоит и одной эполеты Молтке, мир, конечно же, не мог относиться к подобным высказываниям всерьез.
Французы и предположить не могли, что боевой дух врага не менее высок, чем их собственный. Немцы жили в то время желанием мести за те унижения, которые они претерпели в течение многих веков своей раздробленности. Прусские рядовые в своей голубой униформе и остроконечных шлемах в ответ на "Марсельезу" распевали протестантский гимн "In allen meinen Taten", повторяя в качестве припева: "Nach Paris!" (На Париж). Они сидели вокруг своих костров, свято веря в то, что подобно рыцарям легендарного Барбаросса им предстоит совершить свой крестовый поход на новый Вавилон, называемый столицей Франции.
Немцы лучше подготовились к предстоящей схватке. Их железные дороги строились с таким расчетом, чтобы без промедления можно было бы перегруппировывать войска на границах. С этой же целью они активно начали использовать и телеграф. Война, а, главное, подготовка к ней, все больше и больше начинали напоминать не романтический рыцарский турнир, а хорошо налаженную индустрию смерти, основанную на кропотливом немецком расчете.
Французы даже и представить себе не могли, насколько они не готовы к предстоящей кампании. Они продолжали жить воспоминаниями о "La Grande Armee", состоящей из гусар, драгун с их кирасами, украшенными конским волосом, и улан с длинными пиками, когда исход битвы решал боевой дух, а война походила на пышное театральное действие. В этих безумных фантазиях целой нации слышны были лишь звуки флейт, да барабанная дробь, которая явно заглушала предательский писк азбуки Морзе, исходивший от работающего ключа телеграфного аппарата. Презренные механизмы в расчет не принимались, все решал боевой дух, незримо витавший над головами сражавшихся.
Слабость французской армии заключалась в том, что она не придавала большого значения новшествам, которые появились в связи с развитием промышленной революции. Военные стратеги Наполеона III не уловили того, как быстро все успело измениться за последние несколько лет. На смену греко-римскому богу войны пришла безличная холодная сталь.
Правда, по части полевого вооружения французы не только не отставали от прусаков, но и превосходили их. 42-калиберная винтовка, снабженная к тому же обоймой, превосходила по дальности боя прусскую винтовку Дрейза в два раза. На вооружении армии Луи Наполеона в это время уже появилась митральеза, которую можно считать прообразом будущего станкового пулемета. Это была картечница, снабженная двадцатью шестью стволами, быстро вращающимися на барабане, что обеспечивало приличную по тем временам скорострельность. Но зато артиллерия у французов была намного хуже прусской.
Армия Наполеона III насчитывала всего до 30% от орудийных стволов противника, к тому же французская артиллерия вся была из бронзы. Шнейдер, главный поставщик и производитель пушек во Франции даже не удосужился перенять нарезной ствол, введенный в армии инициативой сэра Джозефа Уитворта. Орудия Шнейдера заряжались не с казенной, а по старинке - с передней части ствола.
Когда после франко-прусской войны в Бельгии издали "Секретные документы времен Второй Империи" ("Les Papiers Secrets du Second Empire"), то обнаружили, что именно рукой маршала Лебофа, который и уверял своего императора, будто его армия готова к войне "до последней пуговицы на гамашах каждого солдата", была сделана фатальная запись: "Rien a faire" (Ничего нельзя сделать). Эта запись красовалась на листах с предложениями, поступившими от Альфреда Круппа. Эссенский промышленник в то время отчаянно искал по всему миру покупателей для своей продукции. Он надеялся, что полученная им награда из рук самого императора, артиллериста по образования, поможет сделать Францию хорошим рынком сбыта.