Над Кабулом чужие звезды
Шрифт:
Как-то на днях пытался уговорить почтовую службу, что они напутали что-то, прислав мне немыслимый телефонный счет. Только потом вспомнил: еще в октябре я действительно вызывал редакцию, чтобы продиктовать материал. Пришлось выложить приличную сумму, и даже обаяние переводчика Нура, который помогает мне в таких ситуациях, не спасло редакционные валютные фонды. В качестве утешения Нур пригласил в ресторан «Шестиэтажки», самого дорогого магазина в городе. В ресторане было вкусно, быстро и дешево. Надо бы запомнить название блюда: «ашак» — подобие пельменей с начинкой из зелени в сметанном, очень остром соусе. А потом Нур устроил мне экскурсию. Напротив «Шестиэтажки», в узком проходе между двумя грязными шашлычными, вход на «Рынок Брежнева». Если верить Нуру, это место назвали
«Рынком Брежнева» стал теперь весь Кабул. В редком дукане не увидишь какой-нибудь товар, только вчера появившийся в армейском, советническом или посольском магазине, — югославские конфеты, датскую ветчину, советскую тушенку, голландский лимонад «Сиси» — главный напиток афганской войны. А кое-где и бушлаты, ремни, ушанки наших солдат. На все своя такса, включая, например, на машину пустых ящиков из-под снарядов для реактивных орудий. Как уверяют знакомые афганцы, солдатики приторговывают даже патронами и оружием. Вполне может быть. Слишком много для русского человека соблазнов лежит на здешних прилавках: ткань с блестками, аляповатые музыкальные чайные сервизы, электронные часы. Не выдерживает перед этим дешевым великолепием сердце деревенского мальчишки, для которого синие джинсы с надписью «монтана» остаются сокровенной, недостижимой мечтой. А его командиру, у которого жена, дети, родственники, — как появиться дома без гостинцев? Здесь даже поговорку сложили: «Если жена ходит в „монтане“, значит, муж в Афганистане». Вот и поднимаются с одной и той же взлетной полосы кабульского аэродрома одновременно и «Черный тюльпан» с мальчиками, которые закрыли от пули своих командиров, и раскормленные, красные от беспробудного пьянства физиономии с баулами, набитыми «колониальным товаром». И то и другое — афганская война, которая, как и любая другая, кому война, а кому… Ну, эту пословицу все знают и так.
Еще неприятность: мой материал об афганском госпитале изувечили до неузнаваемости. Дело даже не в топорной правке, ее можно было бы пережить. Оказалось, цензура возражает против того, чтобы в афганском госпитале работали советские военные хирурги. Что за глупость, кому это неизвестно в Кабуле?! Так в материале кадровый майор медицинской службы стал «хоть и невоенным» и т. д. Даже не представляю, куда дену глаза, когда столкнусь с «невоенным» майором.
В дополнение к этому озадачили: Рональду Рейгану вздумалось что-то вякнуть о минах-игрушках, которые советские солдаты будто бы подбрасывают афганским детям. Срочно требуется ответить! Отвечать на это нечего: снимок такой куклы-мины, обнаруженной сотрудниками афганской госбезопасности на одной из улиц города и предположительно изготовленной в Пакистане, только что отправлен мною в Москву и уже опубликован в нашей газете. Что к нему добавишь? Да и кому в 40-й армии придет в голову заниматься игрушками, когда есть тяжелые бомбардировщики, реактивная артиллерия, электронные минные поля, которыми окружен Кабул?
— Это газета, старик, давай! — кричал мне из Москвы в телефонную трубку мой редактор, и в его голосе слышался укор бездельнику, который нежится под южным солнцем в городе-курорте Кабуле, пока все остальные сотрудники иностранного отдела трудятся, не покладая рук. А больше того, угадывалось желание угодить какому-то идеологическому начальнику, которому пришел каприз увидеть на газетной полосе воплощение своей идеи. На фоне всего здесь происходящего эти пропагандистские «контрудары» выглядят особенно жалкими. Впрочем, здешние события вообще видятся из Москвы как некий вестерн на тему «интернационального долга».
О путешествии в Чарикар с отрядом спецпропаганды напишется, пожалуй, репортаж. Там не будет только того, что как раз в тот день, когда мы изо всех сил укрепляли советско-афганскую дружбу с бандой Амир-хана, случился мой двадцать девятый день рождения. Я отпраздновал его на перекрестке, где от трассы отходит ведущая на Баграм грунтовка. Было это так. Смертельно уставшие после рейда, мы лежали в тот вечер на койках в алюминиевом модуле дорожно-комендантской бригады. Комната была оклеена золотисто-желтыми обоями, потолок же был закрыт фольгой, которая используется здесь для транспортировки «груза двести» или, как это называется в переговорах по рации, «ноль двадцать первых». Погибших, одним словом.
Хрипло вещал о чем-то телевизор, стучали костяшки нардов. Время от времени к нам в комнату заходил рыжий полосатый кот, громко и нагло мяукал. Только за ужином я признался: «Мужики, сегодня у меня день рождения». Все оживились, кто-то посвятил мне по этому случаю свой выигрыш в нарды. На праздничном столе было вкусное картофельное пюре, консервированная рыба в томате, крупно порезанный лук, а напоследок сладкий чай. Вечером все смотрели хоккей: наши играли с канадцами, но кто выиграл, я так и не узнал, провалился в сон.
А ранним утром ушли к Салангу. Неподалеку от Чарикара трубопровод был снова пробит, из рваной дыры в трубе хлестал керосин. На «броне» было адски холодно, пришлось забраться внутрь, разглядывать в триплексы кишлаки, людей у дороги — сидящие на корточках привидения в голубых, желтых чадрах. У самого Саланга горы сомкнулись, круче стала дорога. Чем ближе к перевалу, тем чаще встречаются на обочинах кладбища сожженных бензовозов. Простреленные, искореженные машины лежат на берегу реки, похожие на мертвых гусениц. Изредка среди них встречаются скелеты бэтээров. На поворотах дороги стоят плоские камни с красными звездочками — память о погибших мальчишках. Как раз об этих камнях — «увековечивание памяти погибших водителей колонн» — мне полгода назад разрешили писать в газете.
Перед моим отъездом на Баграмском повороте закатили праздник по случаю вчерашнего дня рождения. На столе появился самый настоящий плов с курицей, приготовленный Багиром Нуриевым. Разумеется, и все остальное, что полагается в таких случаях, на столе тоже стояло. Мужики, оказалось, сбросились накануне. Я смущенно держал в руках подарки: детскую бутылочку для сына, который должен вот-вот появиться на свет, и японские часы с кнопочками, о которых в Афганистане мечтает каждый «шурави». Говорил, точнее, пытался сказать моим случайным добрым товарищам какие-то ответные слова. Но как их подберешь, когда точно знаешь: никогда больше не будет в твоей жизни такого дня рождения и таких подарков, и ты на всю жизнь запомнишь этот 29-й звонок колокола, который звонит по тебе…
Мне надо возвращаться в Москву. Собственный корреспондент «Комсомольской правды» за границей — номенклатура ЦК КПСС. Чтобы меня утвердили, мне надо «довступить» в партию: я в нее пока еще кандидат.
Последние дни перед отъездом домой были просто сумасшедшими. Каждый час расписан по минутам, я носился по городу, прощался, тратил оставшиеся деньги. Последнюю ночь спал часа четыре, утром вскочил, едва успел рассовать по шкафам корпунктовскую утварь, чтобы хоть как-то уберечь ее от пыли, и вот уже звонок в дверь. Не верилось, но я уезжал домой.
Мы ехали по знакомой дороге в аэропорт, мимо Нового микрорайона, где на автобусной остановке стоял знакомый афганец, махнувший мне на прощание рукой. Щемящее чувство грусти сковало сердце. Мне не хотелось никуда уезжать отсюда.
Мой самолет прилетел из Дели с опозданием на шесть томительных часов, проведенных в зале ожидания. Поднимаясь по трапу, я бросил на бетон аэропорта специально приготовленную для этого случая никелевую монетку.