Над Кубанью. Книга третья
Шрифт:
…Романовский вышел к столу и с усталым видом разломил пропитанную вином просфору, поданную ему женой. Украдкой перекрестившись, он съел половину, а вторую отложил на столик, стоявший в «святом углу». Все утро Романовский потратил на прием маклеров из ставропольских прижимистых полупомещиков, которые должны были закупить и подогнать косяки лошадей в села по пути предполагаемого марша нового похода. Кроме того, он строго конфиденциально побеседовал с Шаховцовым, прибывшим из советской ставки и передавшим ему интересные новости о серьезных трениях между главкомом Автономовым и чрезвычайным штабом обороны Республики.
Усиленную деятельность своего начальника штаба Деникин ценил
Проголодавшийся, утомленный непривычно долгим церковным стоянием, командующий расстегнул ворот, высвободил шею и заложил за ворот салфетку. Кругом стучали ножами и вилками. Вестовые, помогавшие хозяйке, смущались и неловко прислуживали за столом. Завтрак был обилен и из свежих продуктов. С едой к Деникину возвращалось хорошее расположение духа. Он ел, похваливал, доставляя тем удовольствие хозяйке дома — жене, как она сама себя называла, «интеллигентного купца». Только баранина не пришлась ему по вкусу, он отодвинул ее и сострил, что «баранина определенно пахнет текинцем».
Романовский тихонько рассказал о конфликте, в лагере красных, и Алексеев улыбнулся.
— Мы ставили этот прогноз, — удовлетворенно сказал он. — К власти привыкали веками.
Романовский передал Деникину диспозицию Краснова по овладению селением Батайск. В ней значилось, что в правой колонне действовали германский батальон и батарея, в центре — донцы, а в левой — отряд полковника Глазенэпа.
Деникин внимательно перечитал диспозицию и ткнул пальцем в слова: «германский батальон».
— Вы укажите Краснову. Нельзя же фиксировать в Документах подобные операции: немцы — Добровольческая армия! Это же пища! Пища для врагов! — воскликнул он, приподняв брови. — Я захвачу эту диспозицию с собой, Иван Павлович. Я сам укажу Краснову.
За столом распили вина немного, по Марков, обычно сдержанный и корректный в обществе, опьянел и неудержно разошелся. Он размахивал руками и громко, как будто командуя, рассказывал подробности известного всем эпизода с разоружением «краснокожего» бронепоезда под станицей Медведовской. Голос Маркова назойливо звенел в ушах. Деникин умоляюще поглядывал в его сторону, но Марков продолжал громко говорить и время от времени стучать по столу ножом.
Рядом вполголоса разговаривали Гурдай и Алексеев. Смерть сына, поставленная Гурдаем в вину «большевикам», окончательно ожесточила его, и он высказывался за немедленное выступление во второй поход. Алексеев же был осторожен и тщательно, сам и через Романовского, подготовлял базу, в первую очередь путем развертывания широкой агитации и агентурной работы.
— Вы не правы, Никита Севастьянович, — сухо говорил Алексеев, внимательно смотря на Гурдая. — Покойный Лавр Георгиевич прежде всего принадлежал к категории воинов, но и он никогда не возражал против применения агентурной службы. По опыту последней войны нам известно, что зачастую один хороший агент стоит десятка выигранных сражений. После любого сражения, даже окончившегося победой, чрезвычайно туманны дальнейшие перспективы. Но ловкий соглядатай-лазутчик, тем более пользующийся у врага доверием, всегда сумеет рассеять этот туман.
— Мне не по душе такие методы борьбы, Михаил Васильевич, — вспыхнул Гурдай, — может быть, потому, что в здоровой» среде Кубанского войска воспитывалось прежде всего стремление к прямому боевому действию, умение наносить прямые и честные удары.
Алексеев потер лоб, что было у него признаком раздражения, и еще более сгорбился.
Деникин приподнял брови.
— Минуточку, Никита Севастьянович, одну минуточку, — оказал он Гурдаю, — боевые-то части никогда и не знают, в результате каких комбинаций их посылают на прямое сближение. Вероятно, и вам в свое время, как строевому офицеру, эти комбинации тоже не были известны. Теперь же, волею судьбы и некоторых обстоятельств, вы подвинулись ближе к мозговому центру армии, и вам в большей мере открыты некоторые пружинки.
— Я и раньше не так уж далек был от «мозгового центра», как вам кажется, — возразил Гурдай.
Деникин покровительственно качнул головой.
— У нас пока не так велика армия, чтобы рисковать ею на прямом ударе, как вы выразились, — сказал Деникин. — Запальчивость не всегда хороша, и храбрость главнокомандующего отлична от храбрости командира дивизии и от храбрости капитана гренадерской роты. Лавр Георгиевич, к сожалению, не всегда помнил эту истину. — Деникин допил чай. — Так вот какие дела, Никита Севастьянович…
Гурдай обидчиво возражал:
— Все же я не помню, Антон Иванович, чтобы значительные битвы были выиграны в результате донесений шпиков и лазутчиков. Я сторонник войсковой разведки, безусловно способствующей успеху боя…
— Кроме непосредственных боевых операций, существует еще политика, которую вам не советую игнорировать, — строго заметил Деникин, не любивший возражений. — Когда война перестает быть национальной, она становится классовой и, как таковая, должна иметь успех у населения. Кто убедит население, тот победит. К сожалению, в своем арсенале мы не имеем демагогического оружия большевиков, а нам до зарезу нужно равноценное оружие. И вы не представляете, как это трудно, весьма трудно, ибо его нужно не только отковать, но и изобрести. И тогда на помощь приходит вековая школа агентурной службы. Вспомните хотя бы такого агента, как Малиновский, о котором нам не так давно поведал Родзянко.
— Но Малиновский бесславно погиб, — сказал Г урдан.
— Вы имеете в виду его расстрел? — сухо спросил Алексеев.
— Безусловно.
— Казнь после долгих лет плодотворной работы не бесславна. Он выполнил свой долг и погиб. У живых обычно больше бывает неприятностей, чем у мертвых.
Деникин сочувственно кивал головой.
— Верно. Вот, например, у нас с вами, Михаил Васильевич. Надо ехать чуть ли не на поклон к главе «всевеселого войска». А вам, Никита Севастьянович, придется принимать делегации станиц и отделов, — Деникин посерьезнел, — но только в разговоре с ними, без… вы, конечно, понимаете, о чем я говорю? Мы, конечно, избавили бы вас от столь неприятных — и несовместимых с вашими принципами — обязанностей, — но что делать… С кубанцами должен говорить кубанец, а ваше правительство предпочло «степной глуши»— Новочеркасск… Вы готовы? — обратился он к Алексееву.
— Да, — сказал Алексеев.
— Я быстренько переоблачусь, и тронем, господа.
Степная дорога к Дону, к станице Манычской, где должно было состояться свидание Деникина с Красновым, имела славу небезопасной, и Романовский, кроме текинцев, выделил для сопровождения главнокомандующего еще сотню кубанцев, поручив общее командование Брагину.
Весьма польщенный назначением, Брагин рано поднял казаков, заставил почиститься и вывел на еще влажный от росы выгон. Он выделил старшиной Никиту Литвиненко, отличного служаку, известного ему еще по жилейскому полку, и приказал проверить четкость службы. Никита в течение двух часов добивался «четкости». Выстроив сотню, он подъезжал манежным галопом, кричал: