Над Курской дугой
Шрифт:
И вот впереди опять показались машины. Различаю одну легковую, три грузовых и два танка. Солдаты разбегаются в стороны и падают, многие укрываются в копнах. Ясное дело — это не местная группа пограничников; люди на машинах, видно, прибыли издалека и ведут осмотр нашей границы. Разведчики, застигнутые врасплох, маскируются.
На другой день над Ереваном на большой высоте пролетел чужой самолет. Он выдал себя белой полоской да слабым шумом мотора В небе шнырял иностранный разведчик, просматривая Советское Закавказье. Подняли два истребителя
Воздушный разведчик, танки по ту сторону Аракса — явные предвестники надвигающейся грозы. Надо очень бдительно следить за нашим соседом, как бы и он вероломно не нарушил свой нейтралитет.
Летчики дежурного звена сидят в кабинах, они готовы к немедленному взлету. Остальные, ожидая сигнала, находятся у своих машин. В небе высоко — слоистые облака. Они предохраняют от жгучих лучей солнца. В такую погоду, да еще после сытного завтрака, всегда тянет ко сну. И некоторые, побродив около своих «чаек», стали укладываться под крыльями.
Ко мне подошел молодой летчик Павел Мазжухин, высокий, тяжеловесный детина. Грузная комплекция казалась грубоватой и никак не соответствовала его впечатлительной, чувственной натуре. Он очень тяжело переживал неудачи нашей армии в первых боях с врагом и неоднократно обращался с просьбой послать на фронт. Сейчас по виду младшего лейтенанта можно было догадаться, что он пришел с той же просьбой. Понимая, что каждый советский человек не может быть равнодушным к фронту, а мы, военные, особенно, я уже советовал товарищу набраться терпения — очередь дойдет и до него, а пока есть возможность приналечь на учебу. Верно, от других молодых летчиков эскадрильи, вместе с ним окончивших военную школу, он не отставал, однако, чтобы стать полноценным истребителем, ему, как и остальным, предстояло еще немало потренироваться в полетах.
Мазжухин, видно чувствуя себя неловко, чуть сутулится, движения его робки, лицо напряжено и хмуро, заметно волнуется:
— Товарищ старший политрук, прошу разрешения обратиться по личному вопросу!
— А разве можно с боевого дежурства уходить по личным делам?
— Командир звена разрешил!.. — И вдруг без всякого вступления выпаливает: — Хочу на фронт, пошлите! Тяжело здесь сидеть, когда там льется кровь, наши отступают.
— У вас получается вроде того, что «не хочу учиться, а хочу жениться», — в шутку замечаю я.
— Не совсем так, — возражает он.
Потом с Мазжухиным долго ходим около палатки командного пункта эскадрильи. Объясняю, что просьбу может выполнить только Москва, а она-то знает, где сейчас кому быть. Он же упрямо требует доложить командиру полка.
— Все хотят на фронт, и каждый подал рапорт, — уже с упреком заявляю я. — А потом вас, молодых, в эскадрилье трое, и ни один пока еще как следует
— Уверен! Воевать могу.
Вспомнил Халхин-Гол. Тогда за полтора года службы в строевой части я, пожалуй, был хуже подготовлен к войне, чем сейчас Мазжухин, а в бой тоже рвался неудержимо. И не задумывался о том, умею ли владеть оружием. Только когда пришлось познать и испытать что такое воздушный бой, побывать в объятиях смерти, понял, что мне еще многому надо учиться.
Сочувствуя Мазжухину, я рассказал, как сложны пути познания воздушного боя. Посоветовал ему настойчиво осваивать атаки по конусу с небольшой дальности.
— Разве от меня это зависит? — удивился он. — Я же всегда прошу побольше планировать меня на конус.
Да, от летчиков это не всегда зависит. Они все хотят стрелять как можно больше. И стреляли. Но Мазжухин, как и остальные молодые авиаторы, не успел еще освоить самый сложный раздел летной подготовки. Придется доучиваться сейчас, а может быть, и в боях.
В это время в эскадрилью приехал командир дивизии. Полковника Китаева сопровождал наш командир полка. Комдив проверял боевую готовность. Найдя все в норме, Китаев приказал при первом же вылете на всех самолетах опробовать залповую стрельбу из пулеметов длинными очередями.
— А то все стреляем короткими, да из одного-двух пулеметов, а разом из четырех — часто отказывает оружие, — пояснил он.
Пока собирались летчики эскадрильи, мы разговаривали с комдивом о новостях с фронта. Он выразил мнение, что теперь гитлеровцев можно будет задержать только на старой государственной границе, по его мнению хорошо укрепленной. Новую границу еще не успели как следует оборудовать в инженерном отношении. Поэтому с нее так быстро и откатилась наша армия.
Китаев рассказывал, что противнику кое-где удалось захватить наши самолеты, и теперь он использует их.
Фашисты с нашими опознавательными знаками летают и на «юнкерсах», сбрасывая диверсантов в форме бойцов Красной Армии. Диверсанты, как правило, разговаривают по-русски.
От ближайших самолетов подходили летчики. Они внимательно слушали полковника Китаева.
— Вам нужно тоже быть начеку, — обращаясь к командиру полка, предупредил комдив. — Чем черт не шутит — и здесь такие «молодчики» могут появиться…
Вдруг на горизонте со стороны иранской границы замаячили какие-то самолеты. Все насторожились.
— Наших сейчас в воздухе быть не может! — твердо заявил командир дивизии.
— Что прикажете делать? — раздался тревожный голос командира полка.
— В воздух дежурную эскадрилью! Товарищ Ворожейкин! — глядя на меня, приказал комдив. — Если наши — посадить! Посадить любыми средствами. Противника — уничтожить! На город нельзя пропустить ни одного самолета! Смотри!
Последние слова были произнесены с большим накалом, грозно. Я вопросительно гляжу на командира полка. Тот гневно сверкнул глазами: