Над пропастью во лжи
Шрифт:
Однако были и такие злые языки, что в любовном отношении Расула к своей подруге видели не светлое и чистое чувство и даже не обыкновенную плотскую страсть, а, наоборот, одну только корысть и низменный расчет.
– На ихнюю половину барака метит, – утверждали эти языки, – прописаться хочет! Ему только бы старшую девчонку на сторону сплавить, а там уж он Верку ночной порой как есть уговорит на прописку.
Поэтому не могла Маринка хорошо относиться к Расулу, стыдно ей было за мать. Хотя к ней самой этот черноусый дядечка всегда относился хорошо, задабривал подарками, жвачками и лежалыми конфетами, однако Маринка
В то утро Расул что-то накорябал на грязноватом листке бумаги и, бурно жестикулируя, принялся объяснять, как проехать к его брату. Окончательно запутавшись в трудных русских словах, он вскоре махнул рукой и произнес:
– Ладно, ни к чему это. Все равно днем его дома нет. С вокзала иди сразу на рынок, там у людей спросишь, где Аслан Рафиев торгует. Тебе покажут. Мой брат человек известный! – с гордостью добавил он.
Маринка зажала в кулачке адрес и ушла не поблагодарив.
Брат Расула оказался точной копией своего мурмышского родственника, только по-русски говорил куда бойчее, – навострился ругаться с покупателями. Это был смуглый толстячок с густыми усами и крошечными глазками, тонувшими в желтоватой сдобе толстых, обметанных щетиной щек. Зимой и летом он ходил в синих спортивных штанах и потертой кожаной куртке, из которой гордо вываливалось наружу его обширное пузо.
Аслан обитал с женой, родителями и шестью крикливыми чернявыми отпрысками (двое старших уже помогали ему в торговых делах) в трехкомнатной хрущобе, которую купил по дешевке у уехавших в Израиль переселенцев. Маринке показали угол, где она будет спать, и предупредили, что за постель и еду у нее будут вычитать из недельного заработка. И что первые две недели она, как ученица, вообще ничего не получит.
– Ты не бойся, я добрый! – Аслан снисходительно потрепал работницу по щеке и довольно осклабился. – Другой бы с тебя еще за учебу деньги взял. Чего не сделаешь ради брата!
За ужином (сначала поели работающие мужчины, а потом женщины и дети) Маринка осмелилась нарушить торжественную тишину, разжижаемую только размеренным гудением телевизора и сытым чмоканьем ртов:
– Дядя Аслан! А вы, случайно, не знаете, где здесь в городе педагогическое училище?
– Какое еще училище-шмучилище! – Аслан облизал коротенькие волосатые пальцы и сыто откинулся на спинку стула. – Зачем тебе?
Маринка смутилась, сердце ее испуганно прыгнуло, поднявшись к самому горлу, и она быстро соврала:
– Подруга у меня там учится, повидаться хочу.
– Красивая подруга? – рассмеялся сытый Аслан. – Приводи ее ко мне. Вон у меня сколько сыновей, им жены нужны! Места всем хватит! – Обнажив в улыбке тусклые золотые коронки на коренных зубах, он гордо обвел рукой свой дружный выводок. Двое старших ребят, с едва пробившимся пухом над верхней губой, смущенно опустили глаза.
Ускользнуть Маринке удалось только на третий день. Целых три дня она тоскливо восседала за импровизированным прилавком из картонных коробок. Три дня мимо нее уныло тек поток покупателей – злых и добрых, пьяных и трезвых, вороватых и безалаберных, придирчивых и не очень. Три дня она помогала таскать коробки, училась раскладывать товар, нахваливать его и чуть-чуть обжуливать при расчете.
На третий день у соседки по торговому ряду ей удалось вызнать, где находится педучилище (продавщица жила поблизости), и, отговорившись перед хозяином, будто у нее схватило живот, девушка отправилась его искать. За пазухой, во внутреннем кармане куртки, нашитом матерью специально для перевозки будущего заработка, лежал выкраденный из дому аттестат, радующий глаз своим округлым пятерочным однообразием.
Оказалось, что она приехала как раз вовремя – экзамены начнутся через три недели. Тогда и заселиться в общежитие можно будет…
Внутри ее все пело – в Мурмыш она больше не вернется. Никогда! И если для этого нужно всего три недели от зари до зари вкалывать на рынке, то отчего же не постараться ради своей мечты?
Итак, нужно было вытерпеть еще целых три недели на рынке, и Маринка, сжав зубы, принялась за работу.
– «Ишь, шалава, намазалась вся!»
– Повторите еще раз «шалава»… Спасибо… Спасибо… Спасибо…
– «Шалава. Ха-ха-ха» (Студентка смеется, как будто ее щекочут.) «В подоле принесешь. Ох-ха-ха! Ох!» (Студентка дергается, будто в припадке.) Я вижу его. Он здесь! Скажите ему, пусть он уходит! Я не хочу его видеть! Я его ненавижу! Пусть он уйдет! Пожалуйста, пусть он уйдет! (Стрелка прибора скачет из стороны в сторону.) Не волнуйтесь, все будет в порядке. У вас сильный соматик. Вы себя плохо чувствуете?
– Да, да, да!
– Дайте мне следующую фразу! Один, два, три, четыре…
– «Лучше потом развестись, чем по поселку недокруткой прослыть…» «Зверяев – зверь. Сопромат…» Я вижу его! Это он!
– Кто он?
– Игореша!
Через десять дней, решив, что девушка уже довольно набралась торговой мудрости, Аслан поставил ее на точку, а сам отправился с сыновьями за товаром.
Маринка очень боялась оставаться одной за прилавком. Вещей у нее на многие тысячи, а ну как налетит шайка пацанов, расхватают товар, ограбят подчистую, кассу унесут, а она с ними ничего сотворить не сможет (охраны на рынке тогда еще не было). Да и с мелкими воришками, тырившими все, что плохо лежит, нужно было ухо держать востро, не то придется из собственного кармана возмещать ущерб…
Первые полдня Маринка только испуганно шарахалась от покупателей, то и дело ощупывая барсетку с деньгами на поясе.
А покупатели попадались не сахар. Измяв товар, дородная тетка решила отыграться на девушке за собственное безденежье и неудавшуюся жизнь. Заорала: «Спекулянты чертовы, всю страну продали! Это ж преступление, чтобы паршивая майка таких денег стоила!»
– Не хотите – не берите, – осмелилась заявить Маринка и тут же жестоко пожалела об этом.
– Ой, глядите на нее! – с удовольствием заверещала тетка на весь рынок. – Из молодых да ранних! Обвешивать да обсчитывать еще в мамкином животе небось научилась!
Она долго кричала, ругалась, хаяла власть, торговцев и всех окружающих, пока ей самой не надоело. В конце концов она купила обруганную майку и ушла.
Рынок гремел и бурлил, похожий на стоглавое чудище – огромный, многолицый. Ближе к выходу, прямо на расстеленных на земле газетах торговали узбеки из Хивы. Черноголовые мужчины, жилистые и шустрые, как муравьи, таскали мешки со сладким товаром – дынями, арбузами, виноградом, курагой и изюмом. Их жены стояли за прилавком. Узбеки обожали торговаться и обычно сильно сбавляли цену против первоначальной.