Надежда и Вера
Шрифт:
– Подождать… У меня выборы на носу, все брошено для победы, а ты: «Подождать». Не получится, Любочка, подождать. Никак не получится. Я ведь не сам. Со мной, как ты говоришь, команда, а за командой – большие люди, очень большие. Большие деньги. Я не имею права на проигрыш. И не в моем характере проигрывать, сама знаешь. Тем более, когда речь идет о выборах мэра, а не игре на теннисном корте, где я люблю помахать вместе со своими толстопузыми друзьями ракеткой. Это тебе не старые советские времена, когда мы дружным строем шагали на избирательные участки и так же единодушно голосовали за тех, кого нам приказали любить. Нет, голубушка. Сегодня все решают политические технологии, политическая хитрость, где любая мелочь может развалить все планы. И представь теперь, что в руки оппонентов и всех, кто их обслуживает – писак, журналюг, репортеров, сайтов – попадает факт, что родная
– Паша, зачем ты так сгущаешь краски? Зачем все драматизируешь? – состояние Павла Степановича начинало передаваться его жене. – Даже если и так: в монастырь. Шли же раньше туда люди, и никто не делал из этого никакой трагедии. Помнится, моя покойная бабушка – она верующей была – рассказывала, что в нашем роду тоже кто-то из монахов был. Или монашек.
– Ну и что ты хочешь этим сказать? – Смагин усмехнулся, исподлобья взглянув на жену. – Зов далеких предков проснулся? Что еще за глупость? А почему же в таком случае ты сама, голубушка сизокрылая, не подалась в монашки, а пошла за мной?
– Эге, – тихо рассмеялась Любовь Петровна, – куда там было устоять перед таким орлом! Помню, как запоешь под гитару – девчонки со всех этажей нашей общаги сбегались послушать и посмотреть на такого красавца. Позвал меня – вот и пошла.
Смагин улыбнулся.
– Мои предки, в отличие от твоих, были моряками, служили царю и Отечеству под Андреевским флагом, сражались с японцами под Цусимой, один из них оказался даже среди бунтарей на знаменитом броненосце «Потемкин». И что с того? Во мне почему-то не проснулся зов предков: отдать швартовы и уплыть в море. У меня любовь к морю не идет дальше солнечного пляжа на побережье Адриатики да палубы нашей красавицы-яхты. Вся моя молодость прошла в тундре, где я искал нефть, лазил по непроходимым болотам, топям, жил среди шаманов, полудикарей, кормил своей кровушкой лютых москитов, мерз вместе с геологами в палатках, жрал сырую рыбу, чтобы не схватить цингу. Вот это моя стихия, а не разные моря и океаны с их штормами, девятым валом, качкой и прочей романтикой. Кому нравится – туда им и дорога, коль так тянет.
– А почему ты не допускаешь, что кого-то тянет не в море, как твоих предков, и не в тундру за нефтью, как тебя в молодости, а в монастырь? – Любовь Петровна старалась сохранить спокойный рассудительный тон. – Согласись: шли ведь зачем-то туда люди, и не единицами, не десятками, а тысячами…
– Шли! – Смагин снова стал резким, схватив жену за руку. – Не знаю, зачем они туда шли, но шли, согласен. Только согласись и ты: все это было раньше, а не теперь, когда на дворе двадцать первый век, когда компьютерные технологии вытеснили последние остатки всякого мракобесия и веры в разные сказки о чудесах. Тогда было одно, теперь все совершенно иначе. Еще немного – и интернет полностью овладеет не только умами, но и душами людей. Он уже владеет ими. Неужели сама не видишь? Там теперь все: газеты, журналы, бизнес, церкви, знакомства, секс – все! А дальше будет еще больше, чем все.
Он хлебнул теплого чая и задумался.
– Нет, я допускаю: кто-то вырос в религиозной семье, какие-то традиции… И себя я не считаю таким уж безбожником, помогаю храмам отстраиваться, восстанавливать, что разрушили. Награду, между прочим, имею за эту помощь. Ты вот ходишь в церковь – ну и ходи, я ничего не имею против. Но когда не благодаря богатым дядям и тетям, а своим трудом, упорством, ценой всей своей жизни я добился признания в обществе, успеха, когда есть солидный бизнес, связи, партнеры, планы, проекты – кому все это передать? Для кого все это? Для чего мы
2.
В дверях гостиной показалась фигура стройного молодого мужчины.
– Что тебе, Выкван? – повернулся Смагин.
– Хозяин, хочу напомнить, что через полтора часа у вас намеченная встреча с людьми из центра, – тихим, но четким голосом сказал тот. – Машина сопровождения и охрана будут через сорок минут.
– Спасибо, – Павел Степанович одним глотком допил свой чай и встал из-за стола. – Пойдем собираться. Заодно расслабь мне голову, от всех этих проблем и разговоров она у меня как чугунок.
Тот, кого звали Выкваном, для многих, в том числе ближайшего окружения господина Смагина, был таинственной, загадочной, даже мистической личностью. Высокий, стройный, необычайно выносливый, физически крепкий, всегда безукоризненно одетый, опрятный, с раскосыми глазами, выдававшими в нем не то азиата, не то уроженца северных земель, он был для Павла Степановича гораздо больше, чем главный референт. Он был его правой рукой, советником, телохранителем, его вторым мозгом – даже не мозгом, а мощнейшим суперкомпьютером с колоссальной памятью, невероятными аналитическими способностями, оценками, прогнозами и алгоритмами всего, что происходило вокруг Смагина. Кроме того, он был единственным человеком, кому Смагин всецело и безоговорочно доверял свое здоровье, ибо никто другой, кроме Выквана, не мог воздействовать на него так благотворно, владея только ему ведомыми приемами и средствами нетрадиционной медицины.
Да и Выкваном его имел право называть только Павел Степанович Смагин. Для всех остальных он был Владиславом Чуваловым – личностью абсолютно неприкасаемой, подчиненной лишь хозяину и преданному ему собачьей верностью.
Жил он рядом с роскошным особняком Смагина в небольшом, но оригинальном домике, построенном в виде стилизованного шатра или юрты, окруженной со всех сторон новейшей сигнализацией и системами наблюдения. Кажущаяся скромность обстановки внутри самого жилища этого молодого хозяина компенсировалась изысканностью дизайна: шикарные камины, отделанные дорогим гранитом и мрамором, оленьи шкуры, оленьи рога, старинное оружие по стенам, загадочный цвет дорогой обивки стен – пурпурный, с каким-то золотистым оттенком… Все комнаты, кроме одной, соединялись между собой, словно перетекая одна в другую, как река через пороги. И лишь в ту, единственную комнату, изолированную от всех остальных, имел право войти один человек – сам Выкван, совершая внутри таинственные обряды, заряжавшие его той самой энергией ума и тела, перед которыми были бессильны все.
Этой комнаты никто не видел и не мог увидеть. Она находилась в центре дома-шатра, строго под его куполом, где, по легендам народа, к которому принадлежал Выкван, концентрировалась космическая энергия, а соединение с ней вводило человека в прямой контакт уже с ее носителями, делая неуязвимым посвященного в эти мистические тайны. Всем, кто переступал порог дома, комната-невидимка подставляла лишь свои наружные стены: вход же туда был один – через глубокий подземный коридор, охраняемый Альдой – на удивление смышленой и в то же время чрезвычайно свирепой северной лайкой, преданной своему хозяину так же, как сам Выкван был предан Смагину.
Выкван вел не просто аскетический, а суровый образ жизни: у него не было семьи, он ни разу не был замечен в веселых компаниях, собиравшихся в элитных ресторанах и ночных клубах, его не видели в кругу женщин, которых можно было бы считать его любовницами. Злые языки болтали, правда, всякое, но все это были досужие домыслы без всяких доказательств и фактов.
Он постоянно тренировал свое тело специальными упражнениями и техниками, о которых не знал никто. Он строго контролировал свое питание, не доверяя никому приготовление пищи: готовил себе сам – и тоже по лишь одному ему ведомым рецептам, технологиям, с добавлением редких трав, настоек, отваров, наделявших его постоянной бодростью, выносливостью, трезвостью ума.