Надежда
Шрифт:
Мать задерживается. Я волнуюсь. Не опоздать бы на поезд! Подхожу к институту. Еще издали вижу толпу у главного входа. Цветы, разноцветные флажки. Оказывается, студенты делегацию встречают. Немцы вышли из автобуса. Взгляды у них настороженные, напряженные. Но улыбаются. Неприятно полоснуло по сердцу: «Мы все забыли?! Может, и зажили раны телесные, но только не душевные!» Заиграла музыка. Немецкая молодежь топчется на месте, не решаясь сделать первый шаг. Наши студенты выпустили вперед детей с цветами. Это разрядило обстановку. А я никак не могла успокоиться. Вот оно русское всепрощение! Мы слишком добрые и мягкие?! Гости не воевали. Они тогда были детьми. И все же... они немцы... Правильно ли это?
Я
Малыши гурьбой взбираются по лесенке и скатываются по железной, отполированной штанишками горке. Мамы контролируют каждый их шаг. Дети увлекаются, забывают держаться за поручни и падают им на руки. Радостный визг не прекращается. Пришел на детскую площадку папа с двухлетним сыном и уткнулся в газету. Мальчик добрался до верхней площадки, снял ручки с перил и хотел сесть на железо, но оступился и упал с двухметровой высоты на асфальт спиной. Чья-то мама подскочила к нему, взяла на руки, успокоила и попросила показать, с кем он пришел. Отец продолжал читать и даже не посадил сына на колени. Бедняжка стоял рядом и плакал. Женщина рассердилась и рассказала отцу, что произошло с ребенком. После этого он посадил сына на колени, погладил по головке и опять уткнулся в газету. Не глядя на невнимательного папашу, женщина заметила как бы между прочим, но громко и сердито: «Вот так и доверяй отцу ребенка! А потом случиться что-либо с позвоночником или, не дай бог, горб вырастет, так он жену винить станет, да еще бросит ее с больным ребенком».
Сгорбленный старичок «выгуливает» двух внучат. Ему тяжело, так он нашел палку с раздвоенным концом и толкает трехколесный велосипедик, на котором восседает старший. А меньшого мальчика за поясок держит, не отпускает от себя далеко.
Мелкий холодный дождь зашуршал по опавшей листве. Я проскочила в корпус института и зашла в пустую аудиторию. Вдруг удар по стеклу заставил меня отскочить от окна. Гляжу — на стекле круглая дырка, вокруг которой красивыми лучиками расходятся трещины, а на полу лежит камешек с голубиное яйцо. «Если бы в висок попал, хана мне была бы», — испугалась я. Осторожно выглянула в окно. Камни бросали ребята моего возраста чисто одетые, аккуратно подстриженные, розовощекие. Через открытое соседнее окно аудитории слышу:
— До четвертого этажа не докинешь!
— Давай на спор?
— На твой завтрак!
— Валяй!
Огромные осколки стекла полетели мимо моего окна. Я отшатнулась. А ребята с гиком и радостными возгласами умчались, потому что послышались угрозы взрослых.
Почему дети из хороших семей хулиганят? Они же не бандиты, не видят дома плохих примеров. Наверняка их папы не пьют? В чем причина? Может, это мальчишеское геройство? Девчонка такого не сделает. Если только совсем уж дура или злюка. Ребята были веселые, значит, не от обиды хулиганили. Когда я жила у папы Яши, ребята с нашей улицы хвалились перед друзьями своими болячками. Один палец сломал, падая с крыши, другой в корсете целый год ходил, после «полета» с качелей в парке. Я тогда тоже не могла их понять. В чем геройство? Они же никого не спасали. По глупости калечились, по неосторожности. На их месте я от стыда помалкивала бы. Витек сказал бы сейчас, что я зануда. А он пошел бы бить окна? Конечно, нет! Это же Витек!
Брожу по коридорам института: стены светлые, окна огромные. При повороте широкой лестницы на второй этаж — скульптура. В.И. Ленина. Он смотрит на всех строго и задумчиво. Я вытягиваюсь в струнку и медленно прохожу мимо. В коридорах пустынно. Идут занятия. Нашла еще одну
Звенит звонок. Входят студенты. Девушка насильно стаскивает меня с окна и громко отчитывает за безрассудность. Я оправдываюсь:
— Проверила подоконник. Надежный. Не трусиха... Руки крепкие.
Девушка смеется и выталкивает меня в коридор.
«А если бы свалилась? Я почти такая же глупая, как те мальчишки, что бьют окна и ломают свои кости? Нет! Я окна не стала бы колотить. Мне жалко людей, жалко их напрасных усилий. Изощрялась в отыскании дрянных черт у взрослых, у чужих ребят и не поинтересовалась своим не менее, а подчас и более, гадким характером? Я не дура. А почему совершаю глупости? Настанет ли время, когда ум и стыд не позволят мне допускать оплошности», — думаю я.
Скучно. Ой, как хочется пошалить!
БЕЗ ТОРМОЗОВ
В пятом классе будто черти в меня вселились. Наверное, моя жизненная энергия, наконец, начала преобладать над грустью. Конечно, по нескольку раз в день какие-нибудь события напоминают мне о моем положении в семье, но я стараюсь находить в себе силы отвлекаться и долго не «пережевывать» обиды. Незаметно для себя постепенно я начала превращаться в нормального, веселого, а часто бесконтрольно-сумасбродного бесенка. Правда, только в школе. Дома все как прежде: только от бабушки и брата радость.
Осознав свою неуемность, я попросила учителей разрешить мне сидеть за первой партой. Но даже тут я умудрялась весь класс держать в поле зрения, и, как только выдавалась свободная минута, по рядам летели самолетики, записочки с рифмовками, дразнилками, чертиками, рожицами или затевалась какая-либо игра. В ход шли зеркальца, проволочки, спички. Запчастей всегда хватало в моих вечно оттопыренных карманах. Там находились самые необходимые вещи: гвозди (я их люблю сосать), веревочки, чтобы привязывать косы к спинкам парт, вишневый клей — фантазия подсказывает, зачем?..
Как-то учитель пения, устав спотыкаться о мои ноги, которые не хотели умещаться под партой, отправил меня на четвертую парту среднего ряда. Он быстро понял свою ошибку. Класс будто на кнопки сел. Все ерзали, и мне было весело.
Честное слово, я не дрянная девчонка! Я постоянно вспоминаю, что учитель — тоже человек и, насупившись, сжимая локти, снова и снова стараюсь взять себя в руки и хоть несколько минут посидеть спокойно. Странное дело: если я кручусь на уроке, то успеваю все услышать, увидеть и могу буквально слово в слово повторить речь учителя. Но когда я мучительно заставляю себя сидеть на уроке спокойно, то ничего не запоминаю. Все силы и внимание уходят на борьбу с собой.
Как-то с убитым видом пожаловалась подружке Лиле:
— Вчера твой папа вызвал меня к доске. А он почему-то в шапке приходит в класс и кладет ее на стол рядом с журналом. Ну, не могу я спокойно около нее стоять! Как магнитом притягивает. Я, конечно, шапку потихоньку на голову себе надеваю и тут же на место кладу. Класс смеется. Дмитрий Федорович, улыбаясь, оглядывается, а я, как ни в чем ни бывало, стою и глазами удивленно хлопаю. Мне очень нравится твой папа, но почему он позволяет мне безобразничать? Откуда у него столько слегка снисходительного насмешливого благодушия? Он, наверное, сердится на меня? А я сама не могу угомониться. Мне потом стыдно бывает, но в тот момент, когда дурью маюсь, мне весело. Я будто отключаюсь и не контролирую себя.