Надежда
Шрифт:
Зашли на кружок вязания и вышивания. Ну, тут еще поспорить можно, чьи работы лучше! Думаю — наши. Альбертик и Аля потащили меня в мастерские, где ребята вытачивали фигурки из дерева и металла. Глаза мои разбежались от разнообразия станков. Сравнение не в пользу нашей школы. Мы мастерим, имея в руках нож, напильник, рубанок, пилу и ручной коловорот.
А в соседней комнате ребята делали удивительной красоты корабли и модели самолетов. У одного стола стоял пожилой мужчина и объяснял мальчику как лучше приладить парус к мачте. Сквозь толстые очки я видела добрые глаза. С карандашом за ухом и штангенциркулем в кармане он выглядел немного смешным.
Не знаю, наверное, впервые в жизни я так сильно
— Вы тут, может, еще в куклы учите ребят играть? Привозите их к нам в деревню. Там им не до корабликов и самолетиков будет. У нас работать надо, — съязвила я раздраженно.
— Девочка, здесь мы воспитываем ребят. Приучаем их к труду, интересы развиваем. Наши дети не болтаются без дела по улицам, — вежливо, но строго объяснил мне мастер.
Я почувствовала, что он гордится своей работой.
— Надо пользу приносить, а не ерундой заниматься, — резко возразила я.
Старичок смотрел на меня удивленно и растерянно. Наверное, я шокировала его своей грубостью? А может, он никогда не задумывался о том, как живут деревенские дети? Он не осуждал меня, не кричал, не ругал, как обычно делают в таких случаях взрослые.
Мне стало стыдно за свою выходку. Зачем оскорбила мастера? Я знала, что передо мной добрый, умный человек вроде нашего столяра дяди Пети, прекрасно понимала, что поступила гадко, но обида за сельских детей пересиливала. Я не смогла извиниться, хотя видела в этом необходимость, только опустила голову, чтобы скрыть слезы. Потом во дворе нещадно пинала гальку, пытаясь успокоиться, но перед глазами стояло огорченное лицо мастера с седыми, выбившимися из-под синего берета волосами. Его огромные очки сползли на кончик носа...
Через час появились мои друзья. Теперь горечь раскаяния преобладала над обидой, и я не могла смотреть им в глаза. Но они, похоже, уже обо всем забыли и весело обсуждали предстоящие соревнования по авиамодельному спорту. Их настроение немного успокоило мою болезненную совесть. Раз вновь пригласили с собой, значит простили мне вспышку грубости. А мастер?
Возвращаемся с Альбиной на квартиру. Неприятного вида мужчина хвалится на весь автобус:
— Семеро их у меня. Чуть подрастают, я их в интернат определяю, чтобы маменькиными сыночками не вырастали.
— А жена ваша не возражает? — учтиво, но с явным подвохом спросила пожилая женщина.
— Она поперек меня ничего не скажет! — сказал как отрезал «отец-новатор».
«Дурак чертов! Папаша хренов. Убить за такое мало. И никто из взрослых не хочет ему мозги вправить! — молча злилась я, оглядывая публику из-под насупленных бровей. — Некоторые люди чужим детям душу вкладывают, а эта зараза своих воспитывать не хочет!» Во мне нарастал подсознательный ужас. В поисках причины своего состояния я пришла к выводу, что оно возникло оттого, что я представила, будто все дети Земли попали в интернаты. Я не хотела про такое думать, оно само появилось в голове.
В деревне я часто вспоминала городского мастера, и при этом сердце всегда сжимала горечь. Зря не извинилась. Самой же было бы легче. А может, он уже давно забыл категоричную, вредную девчонку? Хотелось бы.
ОЖИДАНИЕ
Мать понесла свой доклад на кафедру истории. Потом у нее будет лекция перед учителями школ области. Я сижу на скамейке в скверике, что через дорогу от главного корпуса. Темные зыбкие тучи теснят друг друга. Небосвод для них сегодня мал. Тучи бывают разные: сердитые, задумчивые. Сегодня они печальные, как грусть, как скорбь. Поля у горизонта укрыл густой серый туман. А чуть ближе его зубцами кроят верхушки деревьев. Рядом со мной, в стылой воде круглого искусственного озерка, вздрагивают и морщатся
Вдали хмурые синие холмы, а здесь трепещут березы, расставаясь с последними золотыми осенними украшениями. Стволы их будто удлинились. Листья облетели даже с дуба, и его сучья торчат, как сломанные ребра. Деревья сливаются с серыми домами.
На газоне пожухли и сиротливо склонили головки желтые гвоздики, поздние астры, хилые георгины. Тревожно и суетливо гомонят птицы. Грустью, как осенним утренним туманом, окуталась моя душа.
Вдруг в соседнем доме взвизгнула скрипка, заставив меня вздрогнуть. Потом она застонала. «Скрипка плачет моими слезами», — подумалось мне. Не люблю поздней осени. Совсем недавно я радовалась в этом сквере стихами:
Напоила себя светом листьев кленовых,
Ароматом травы, тишиною небес...
А теперь здесь сыро, голо, одиноко. Только гордые надменные седые ели, неподвластные сменам времен года, стоят, как неумолимые памятники неизменности, незыблемости.
Холодный воздух бодрит, а взбрыкивать не хочется. И меня усмиряет осень.
Идет парочка влюбленных. Он — худенький, высокий, искренний, восторженный и такой счастливый! Она — маленькая, нежная, очаровательная, как летнее облако. Ее горячий румянец будто утренняя заря. Рядом со мной на асфальте девочка рисует мелками пронзенное стрелой сердце.
— Почему ты сердце раскрасила всеми цветами радуги? — спросила я.
— Так оно же радуется, — ответила девочка.
Мимо бегут двое мальчиков лет шести. Один кричит:
— Ой! Мои глаза вперед побежали!
Другой отвечает:
— А мои уши их догоняют!
Почему-то вспомнился четырехлетний Ваня с нашей улицы. Отец дрова рубил, а он поленья под стреху сарая носил. Так по одному все и перенес. Отец по голове сына погладил и сказал: «Хозяин растет...»
Меня заинтересовал шумный школьный двор, расположенный за зданием института. Девочки группками ходят. Мальчишки устраивают баталии. По тропинке, ведущей к калитке, что на заднем дворе школы, озираясь, идет малыш. Наверное, первоклассник. Портфель тяжел для него. Навстречу выскакивают трое старшеклассников. Они не бьют, а обзывают малыша и его маму гадкими словами, устраивают «девятый угол» и хохочут. Обливаясь слезами, школьник мужественно кричит: «Моя мама хорошая... Она любит меня!» ...Подхожу к ограде, но не вступаюсь. Понимаю: только жару поддам. Со зрителями им интересней издеваться. Мальчик устал сопротивляться. От каждого толчка он падает. Пацаны сами его поднимают и опять «футболят». У малыша больше нет сил спорить с хулиганами. Теперь он им не интересен. Они убегают.
Подхожу к мальчику. «Перетерпи раз, затаись и молчи, тогда сами отстанут. Они нарочно тебя доводят. Не терзай себя, не позволяй делать тебе больно. Не доставляй им удовольствие. Везде гады встречаются, но их мало. Тебе просто не повезло», — уверенно, но ласково втолковываю я ему азы поведения в подобной ситуации. Мальчик озадаченно, но внимательно слушает меня и уходит.
А я вспомнила рассказ хозяйки квартиры о своих соседях: «Бросил двоих детей, пьет. Чтобы не платить алименты ушел с хорошей работы. Приходит раз в году с каким-нибудь подарочком. Так они об этом всей улице рассказывают, привирают на три короба. Им надо, чтобы все знали, что не бросил отец, что есть у них надежная защита».