Надежда
Шрифт:
Иду через парк. Задумчиво склонили вязь ветвей тонкоствольные сиротливые березки. Редкие порывы ветра смахивают слезы дождя с колючих кустов акации. Огромный серебристый тополь грозно воздел к небу седые ветви. Остановилась у старого мощного дуба. Кора в нескольких местах у самых корней треснула по периметру и пошла гофрированными волнами, как меха гармошки. Присмотрелась. Ствол под корой тоже в складках, будто тело дряхлого полного старика. Даже дубы не выдерживают тяжести жизни.
Скучен парк в это тусклое, унылое утро. Поплыли тоскливые мысли, и мне стало неуютно, как мокрому воробышку. От холодного ветра мне кажется, что я тонкая тростинка на заброшенном болоте. Моя судьба неприветливая, непостоянная, даже угрюмая. Наверное,
В книжке про рабов я прочитала, что страх превращает человека в животное. А меня он делает машиной-автоматом. Я совсем перестала мечтать о радостном. Какая жизнь, такие мечты: скудные, куцые. Их мечтами-то не назовешь. Кислятина противная! И мысли как маленькие холодные, ледяные шарики. Странная штука тоска: с одной стороны, хочется, чтобы не мешали, а с другой, — она возникает, когда меня оставляют одну, не замечают. Я знаю: волны тоски обычно возникают от ударов обид. Сегодня опять мать накричала. А за что? Из-за ерунды. Я как была в одном платье, так и кинулась в дождь. Долго домой не возвращалась. Иногда присутствие матери для меня невыносимо.
С Колей она другая: хлопотливая, заботливая. По одному и тому же поводу она ему говорит спокойно, даже ласково, а со мной на повышенных тонах. Она не замечает, как со мной разговаривает? «Очнись! Не путайся под ногами! Где тебя носит?» И все в том же духе. Но по моим наблюдениям мать не злая, а нервная. А может, я переживаю, потому что постоянно сравниваю себя с Колей? Он в моих бедах не виноват. Он добрый. Мы никогда всерьез не ссоримся и еще ни разу не дрались.
Каждый день я вижу взгляды, которые говорят мне: «Надо. Ты должна». Знаю, знаю, что «надо»! Зачем на меня так смотреть? Часто говорю себе: «Я не должна страдать от иждивенчества, я честно отрабатываю свой хлеб». Но поведение взрослых опять напоминает об этом. Где-то есть прекрасная, счастливая жизнь, а в нашей семье только притворная противоречивая тишина, усугубляющая однообразие. Безрадостные отношения с родителями очень утомляют меня. Только начинаю привыкать, забывать обиды, весело бегать по дому, даже улыбаться, — и опять натыкаюсь на ледяной взгляд. Радость сразу гаснет, обиды непомерно разрастаются. И ночью мысли одолевают, заснуть не дают. Папу Яшу вспоминаю. Сравниваю жизнь с ним, она для меня теперь как безошибочная мера бед и радостей.
А еще беда в том, что я слишком правильная и очень боюсь быть плохой. Мне так хочется, чтобы похвалили, одобрили! Даже себе в этом не всегда признаюсь. Стесняюсь. Неловко желать многого. Я очень люблю колоть дрова, но когда отец заденет за живое, то молча с какой-то необузданной яростью выполняю даже любимую работу.
Я никогда не ною вслух, никому не докучаю своими бедами. Я снова вернулась в обычное, привычное с раннего детства общение самой с собой. Раньше была в скорлупе, а теперь еще попала в клетку. Двор — моя тюрьма. Никакого простора душе. Только работа. Все бегом, бегом и глазами в землю. Я норовлю урвать немножко времени для чтения, но мать моим жалким ухищрениям постоянно чинит препятствия, препоны ставит из разного вида домашних дел. А они нескончаемы, как ни стараюсь.
Я не имею возможности, как раньше, уйти в лес или поле, чтобы развеяться, успокоиться. В деревне некогда наслаждаться природой, а мне не хватает ее. Лето прошло. Как мне хотелось от души валяться в траве, скатываться с высокого бугра в пахучую зелень, мяч гонять! Ведь в деревне живу! А на самом деле — в клетке. Я должна всегда бежать, не идти, а именно бежать домой. Такая вот жалкая участь иждивенки. И по ночам тоска долбит мозги как дятел. Длинные ночи
ЛОТЕРЕЙНЫЙ БИЛЕТ
Я первый раз в этом городе. Мать поехала в пединститут, а меня оставила на квартире у знакомых. Старшая дочь хозяйки Галя возится на кухне, а я скучаю. Вышла на балкон. На ветви кленовой аллеи будто красная заря опустилась. «И все же таких солнечных кленов, как в деревенском детдомовском лесу здесь не увидишь», — подумала я, и душа моя мгновенно приземлилась красным листом клена и распласталась на мокром черном асфальте.
У лип пожелтели отдельные пряди, а березы пестрят всей кроной, будто золотом обрызганы. Розовеет прелестница-рябина, расцвеченная терракотовым бархатом ягод. Кроваво-красной змеей дикий виноград обхватил осинку и ползет по ее тонкому стволику к солнцу. Расчесала косы ива редким гребешком. Тусклым красноватым перламутром листвы увядает ясень. Удивительное разнообразие оттенков желтого, бурого, красного, зеленого! Ни одного похожего по цвету дерева. И совсем не унылая пора! Праздничная в этом году осень, щедрая на яркие краски и долговременные теплые дожди.
Попросила у Гали разрешения спуститься в сквер. Села на скамейку в детском городке. После дождя воздух как парное молоко. Густо вьется мошкара над стрижеными кустами. Шелестят березы. Кряхтит, вздыхает, вяло шепеляво бормочет на ветру редкими обломками блеклых ветвей очень старая сосна. Рдеет барбарис в конце аллеи. Издали веточек не видно, и кажется, что не листочки дрожат, а хоровод ярких бабочек вьется над рубиновыми сгустками зрелых ягод. Незнакомые мне кустики вокруг детской площадки колеблются, как маленькие веселые костерки. Песни осени шепчет и мощный дуб. Он еще тенист и темен. Под ним дремлет сказочным сном весело раскрашенный теремок. С него волнами стекают плети дикого винограда. В них-то, наверное, и запутываются фантастические истории ночной жизни парка.
Осень разбросала по испещренным светотенью дорожкам каштаны и желуди. На лавочках одиноко сидят старые люди. Видно, парк утром для старичков, а вечером для молодых.
Вернулась на квартиру. Пришла младшая дочь хозяйки Альбина, черноглазая толстушка, моя ровесница, и села писать заметку в стенгазету. Я, чтобы не мешать, просматриваю «Пионерскую правду». Закончив, Аля протянула мне листок. Я читаю и удивляюсь:
— Это не заметка о ребятах вашего класса, а передовица из газеты «Правда». Здесь одно только детское предложение о том, что ребята дергают девочек за косы. Вас учили писать заметки?
— Нет. Я, наверное, так пишу, потому что мы с третьего класса к политинформации готовимся по главным газетам страны.
— А мы по «Пионерке». Там то же самое, только написано нормальным языком. Классный руководитель хочет, чтобы вы заумными выросли?
— Нет. Она перестраховщица, перед директором выпендривается. Ты знаешь, какие вопросы нам в первом классе задавали?! Я помню такой: «Раз ты учишься отлично, значит ты умная, как Ленин? Ты сможешь стать похожей на Ленина?» Мне тогда страшно было от таких вопросов. Я хлопала глазами и пыталась сообразить, какой ответ от меня ждут. А сама думала: «Разве может, кто-нибудь сравнивать себя с вождем?»
В дверь постучали. На пороге появился черноволосый кудрявый, очень красивый мальчик. Он был чуть полноват. Удивительно грустные карие глаза выдавали его незащищенность. И все-таки он был из тех, чей ровный жизненный путь был предопределен родителями.
— Юра, садись. Бери печенье. Ты сегодня как из-за угла мешком... Меня аж слеза прошибает, — рассмеялась Альбина.
— Ну, зачем ты так? — смущенно остановила я новую знакомую.
— Да ладно тебе, — она примирительно улыбнулась. — Он всегда из мухи слона делает. Сам себе проблемы создает.