Надпись на сердце
Шрифт:
«Наш-то солдат куда забрался! В Сибирь! Там, сказывают, недавно в один колхоз пришел демобилизованный; да как сел на трактор, да пошел пахать — двадцать норм в сутки! Ни единой поломки! И вспашка — первый класс! Вот только имени его никто не знает точно — все разное говорят! Но по приметам — это наш солдат!»
«Сразу видно по хватке да по сноровке — наш воин, советский, до мирного труда охочий! — решили колхозники. — Вот имя бы его узнать, да откуда он родом!»
...Вести о демобилизованном солдате шли из самых различных
Одни утверждали, что зовут его Петром, вторые настаивали на Иване, третьи не знали наверное — Егор или Василий. Но народ везде и всюду считал его своим земляком.
...И вот нынче в Омске я слышал, что какой-то проезжий так умело командовал расчисткой снежного заноса, что вместо положенных пяти часов рабочие справились за два часа, и поезда прошли почти точно по графику. А когда железнодорожники отблагодарить своего случайного командира захотели, его следы уже и снег занес. Запомнили только, что был он в шинели со споротыми погонами да с вещевым мешком за плечами...
Я хочу поднять тост за нашу славную Советскую Армию, которая надежно охраняет мир мира! За бывших воинов, которые вновь вернулись на поля и заводы!
— Принято! — загремело в самолете.
СОЛОВЕЙ
(Поведал нам этот эпизод молодой человек, который попросил разрешения рассказать за двоих: за себя и за хорошенькую белокурую девушку, которая сидела рядом с ним. Девушка обаятельно зарделась, и зоолог Геолог, распушив бороду, пробасил, что он, собственно, ничего не имеет против. Только дамочка в модном туалете, покосившись в сторону скромно одетой белокурой спутницы молодого человека, презрительно фыркнула.)
— На моем личном фронте творилось что-то неладное: она не пришла на свидание третий раз подряд. Всегда обидно и горько, когда чувствуешь, что любимая девушка не хочет тебя видеть. А ведь из-за нее я поссорился с друзьями, с Ниной... Может быть, они правы: она легкомысленная, пустая кокетка? Конечно, в ней много недостатков, я это понимал. Но все-таки мне казалось, что лучше ее нет никого на свете... Я утром написал ей записку: «Если не придешь сегодня — между нами все кончено». Не помню точно, но что-то в этом роде. Свидания я не назначал — у нас было постоянное, традиционное место встречи: кленовая аллея возле берега пруда.
Когда я пришел туда, то все парочки, прекратив на мгновение влюбленное воркование, поглядели на меня осуждающе: в час, когда воздух наполнен стрекотанием кузнечиков и звуками поцелуев, одиноким прохожим неприлично показываться в этом заповедном месте.
Я
Но она пришла на минутку — только для того, чтобы сказать, что сегодня она занята.
Мы спустились по узенькой тропке к самому пруду, я надеялся, что успею все-таки высказать все, что у меня накопилось в душе, но любимая девушка только равнодушно поглядывала на часики.
И вдруг послышался свист — переливчатый, звонкий. По всей видимости, пел соловей. Я говорю «по всей видимости» потому, что никогда не слышал соловья в подлиннике. Родная деревня моя соловьями почему-то бедна — старожилы с трудом то время вспоминают, когда они у нас певали. Правда, однажды на эстрадном концерте мне пришлось наблюдать имитатора-свистуна. Конферансье так и объявил: «Иван Канарейкин — курский соловей». Канарейкин свистел здорово, но как-то не особенно убедительно — все слышались различные популярные мелодии в его трелях. Тогда же у пруда именно потому, что этот свист не был похож на свист Канарейкина, я и решил, что где-то рядом поет самый настоящий соловушка.
Я сказал об этом любимой, но она только презрительно скривила губки и взглянула на часики.
«Меня ждут, если хочешь — можешь проводить».
Соловей заливался вовсю. Это было так красиво и так неожиданно радостно, что я сказал смелые слова:
«Что ж, будь счастлива! Я остаюсь тут».
И она ушла. Я чуть было не бросился следом, но звонкая заливчатая трель удержала меня на месте.
Птица, как нарочно, старалась вовсю. Звуки ее песни струились в ласковом вечернем воздухе, волновали, будоражили.
В эти минуты я вдруг отчетливо понял, что моя любимая, только что скрывшаяся из глаз, просто взбалмошная маменькина дочка, влюбленная в наряды, танцы, рестораны. Разве она могла постигнуть обаяние этих мгновений? Мгновений, раскрывающих сердце? Разве был бы я счастлив с ней? Нет, никогда! Тысячу раз правы друзья: зачем я поссорился с Ниной?
Соловей, передохнув немного, запел снова. Что-то задорное, радостное послышалось мне в его свисте. Нина... Ниночка... Как же я мог так провиниться перед ней? Ведь она искренне любит меня! Если бы она сейчас сидела рядом, она бы поняла красоту этой соловьиной ночи, струящуюся прелесть песни!
Свист оборвался. Послышались чьи-то тяжелые шаги.
«Эх, спугнули!» — вслух пожалел я.
Ко мне по тропке спустился мой старый друг Коля-Николай, как все звали его.
«Кого же это я испугал?» — спросил он.
«Соловья».
«Соловья?! Да они еще только через две недели появятся», — усмехнулся он.
«Ну, значит, это какой-нибудь внеочередной, досрочник. Ты послушай... Тише...»
Коля-Николай замер. Мы прислушались — ни звука. Прошло несколько минут тишины, и вот тихонечко заструился нежный свист.