Надпись

Проханов Александр Андреевич

– Кок, они могут тебя залечить, замучить! Своими уколами и таблетками сделают тебя идиотом!..

– Не могут. Моя кровь состоит из шизоидных шариков. Красненькие живые клубеньки, которые плавают во мне и тихонько поют. Они распевают ангельские песни, ибо в каждом колобке живет крохотный чудный ангел. Когда приходит этот лысенький врач Раппопорт, работавший раньше в спецотряде СС под именем доктора Менгеля, и эта престарелая медсестра, настоящее имя которой Эльза Кох, и этот громила-санитар Федор, исполнитель приговоров в гестапо, когда они приносят инструменты истязания и орудия пыток, вгоняют в меня раскаленную иглу с сывороткой трупного яда, я призываю на помощь моих крохотных ангелов-хранителей, моих красных поющих колобков. Мириадами сбегаются они на мой зов. Вступают в схватку с драконами, поселившимися в каплях яда, с демонами смерти, проникшими сквозь иглу в мою кровь, с гнойными брызгами бытия, которыми

меня заразили. Происходит сражение. Моя плоть становится ареной вселенской битвы – Куликовым полем, Бородино, Сталинградом. В то время, пока происходит битва и ангелы сражаются с демонами, Тьма со Светом, бесчисленные Святые Георгии побивают сонмище змей, ко мне является Бог. Навешивает мне на плечи белые крылья и берет меня в Рай. И я вижу картины Рая.

– Мне кажется, всех, кто тебя здесь окружает, мучают видения ада. Им откупоривают череп и вливают адскую тьму.

– У меня иначе. Моя голова – это чудесный арбуз, который черенком прикреплен к Раю. По этому черенку, по этой тоненькой трубочке я ускользаю от своих мучителей. От пошляков, дураков, ударников труда, героев страны, членов Политбюро, лауреатов Государственной премии, генералов армии, всех восьми колонн Большого театра, Большой советской энциклопедии, поэзии Симонова, – и попадаю в Рай, где они меня не достанут. И там я рисую. Одну картинку я покажу тебе.

Кок потянулся к тумбочке. Опасливо оглядываясь, открыл. Извлек лист бумаги. Протянул Коробейникову. Тот принял. Лист был абсолютно чист, с нетронутой белизной.

Коробейников смотрел на эту белизну, девственно-чистую, первозданную, среди больничных масляных стен, зарешеченных окон, железных кроватей, на которых шло непрерывное шевеление, постанывание, разложение утомленной, болезненной плоти. Белизна дышала, как чистая снежная поляна. По ней, вращая педалями, с веселыми свистками и тресками мчался потешный "змеевел", неся над собой расписное перепончатое диво. Расхаживали по снегу великолепные павлины, распуская радужные хвосты, и вещая "куровея" сыпала пригоршни золотого зерна. Летели в неистовом хороводе ослепительные обнаженные "цветолеи", похожие на лепестки цветов. И ангел в голубых одеждах, свешивая до земли чудесные крылья, вел по поляне Кока, нежно сжимая его хрупкое запястье.

Медики, обойдя палату, вновь приближались. Маленький доктор недовольно наставлял санитара:

– Федор, сколько раз говорю: не бей. Последний ум выбьешь. Возьми простынку, смочи, приторочь к кровати. А Надежда Никитична вколет ему успокаивающий.

Их приближение вовремя заметил Кок. Его лицо утратило задумчивое, печально-мечтательное выражение, рот слюняво раскрылся, глаза идиотски округлились, и он издал языческое, мычащее-аукающее: "Эуэ-э-э!.. Ауя-и-и-и!.. Айя-о-о-о!.."

– Так, мой милый, весьма интересно… Давайте-ка вам укольчик на доброе здравие…

Отходя, Коробейников слышал хруст расколотой ампулы.

37

В день государственного праздника, в холодное ноябрьское утро, Коробейников стоял на Красной площади, на гостевых трибунах, окруженный взволнованным многолюдьем. Вокруг дышали морозным паром именитые люди страны, ветераны войны, гости со всех континентов. За спиной, малиновая, в легчайшем инее, увенчанная зубцами, огромно возвышалась стена. Островерхие темно-синие ели были деревьями священной кремлевской рощи. Спасская башня в тусклых серо-стальных небесах блестела золотым циферблатом. Блестящий черно-розовый кристалл мавзолея казался магнитом, окруженным намагниченной сталью брусчатки. На здании ГУМа, на узорном фасаде, среди алых знамен, были развешаны на холстах лики вождей государства. В гулком пространстве площади, среди пустоты, стояли каре, окаменело-недвижные, в легчайшем тумане спрессованных в монолит жизней. Коробейников, волнуясь и робея, чувствовал себя живой, неотъемлемой частью загадочного огромного целого, созданного невидимой волей, которая вымостила площадь таинственными черными метеоритами, расставила грозные полки, приземлила в центре Москвы инопланетный корабль мавзолея, в тусклом морозном небе начертала магическое золотое кольцо, воздела шатры и главы Василия Блаженного, напоминающие фантастический каменный сад, поставила его, Коробейникова, у малиновых стен, уготовив неясную, недоступную для понимания роль, отметив прикосновением незримого вещего перста. Уже звучала в радиоэфире написанная им ода, уже внимали его страстному тексту миллионы людей, и он, певец государства, был участником священной мистерии, религиозного таинства, воспроизводящего священный смысл красной страны.

Площадь была храмом, где готовилось выкликание духов, поклонение красным богам, воспевание космических сил, прянувших из бескрайнего Космоса.

Религия Революции, воплощенная в обрядах государственного праздника, выбрала Красную площадь своим алтарем и святилищем. Черная, из метеоритов, брусчатка напряженно и тайно светилась небесной энергией. Остроконечные красные звезды, прилетев из отдаленной галактики, застыли над площадью, источая тончайший свет. Храм Василия Блаженного был образом желанного Рая. Черно-алый кристалл мавзолея был драгоценной ракой, где покоились нетленные мощи вероучителя и пророка. Могилы, вмурованные в алую стену, хранили священный прах героев и мучеников, отдавших жизни за торжество красной веры. Громадные холсты с ликами партийных вождей были иконами, на которые надлежало молиться. Небо, морозное и стальное, накрывало площадь прозрачным куполом, сквозь который струились таинственные небесные силы, соединявшие площадь с бескрайним плодоносящим Космосом. Коробейников, в молитвенном ожидании, был прихожанин, которого впустили в мистический храм, поставили среди рубиновых лучистых лампад, окружили источниками священных энергий, поместили в поле магнита, соединив с живыми и мертвыми.

Рядом стоял смуглолицый, глазастый индус, – приколол к пальто красный бант, взволнованно шевелил фиолетовыми губами. Тут же старик ветеран ссутулил плечи с пыльным золотом полковничьих погон. За спиной возвышался широкоплечий шахтер с морщинами на усталом лице, в которых залегла неистребимая подземная копоть. Мимо трибун, журавлиным шагом, блестя сапогами, проскользили линейные, неся карабины с флажками на блестящих штыках. Площадь, пустая, звонкая, казалась напряженной мембраной, чуть слышно пульсировала гулом приближавшихся из неба энергий.

Коробейников увидел, как у стены мавзолея движется вереница людей. Подымается по лестнице вдоль красного камня. Выходит на вершину кристалла. Исчезает за отточенной гранью, занимая место над площадью. Их обыденный вид, грузный шаг, темные, одинакового покроя, пальто, их шляпы, каракулевые зимние шапки, теплые шарфы, малиновые банты в петлицах придавали сходство с наполнявшими трибуны людьми. Но сходство было обманчивым. Это были жрецы, хранители смысла, держатели сокровенного знания. Мистики тайной веры, имя которой скрывалось под словом "революция". Они ведали, откуда, из каких пределов Вселенной, приблизились к земле рубиновые звезды, встали над шестой частью суши, обвели автогеном, вытачивая алую кромку, выводя расплавленные огненные буквы "СССР". Они были книжники, держатели священных скрижалей, где религия Революции проповедовала другую историю, другое человечество, другие небо и землю. Они знали притчу о красном рае, красном бессмертии. Владели искусством перемещения земной оси, рецептом воскрешения мертвых, небесной механикой, менявшей орбиты планет и начертания созвездий. В черных, охваченных смертью галактиках зажигались молодые светила, вспыхивали угасшие звезды, черные дыры смерти расцветали лучами и радугами. Эти грузные, с тусклыми лицами, люди были великанами Бамиана. Их строгие лики смотрели с холщовых икон. Их ноги упирались в гранит пирамиды, откуда исходил незримый, прозрачный свет грезящего в сновидениях пророка.

Коробейников чувствовал громадную напряженность площади, своей кривизной повторявшей округлость Земли. Чувствовал вибрацию брусчатки, удерживающей давление мира. Ощущал незримую ось, проходящую через площадь в обе стороны мирозданья. Мавзолей укреплял ось алмазным подпятником. Храм Василия Блаженного зубцами и шестернями сообщал вращенье оси. Мистерия, в которой он был участник, утверждала проходящий сквозь площадь столп мира. Трибуна мавзолея была пультом, откуда велось управление историей, сохранялись ее вектор и скорость.

В воздухе переливчато, нежно зазвенело. Звук излетел из высокого золотого кольца, будто над суровой площадью вспорхнули легкокрылые прозрачные духи. Чудесно перелетали над военными каре, восхищенными трибунами. Рассаживались на малиновых зубцах, голубых еловых вершинах, крестах и шпилях, наполняя серое небо легчайшей позолотой. И уже падали из неба литые сосуды звуков, звонко разбивались о стальную брусчатку, и из каждого изливался чудесный свет. Шумно, пышно, как листва огромного, наполненного ветром дерева, дохнул оркестр. Черная сухая брусчатка ожила, затрепетала, словно растревоженная золотистой рябью вода. Из высоких Спасских ворот скользнула длинная, с открытым верхом, машина. Ее черный лакированный корпус напоминал плывущую ладью. В ней возвышался сухощавый военный в золотых погонах, с блестевшей на фуражке кокардой. Автомобиль, как жреческий челн, выплывал на площадь, оставляя за собой позолоту ветра. На другой половине площади возникла вторая машина. Другой военный, в генеральской шинели, похожий на стоящего в рост гребца, возвышался в ладье. Машины сближались, как два ковчега, и один плывущий по водам гонец нес священную весть другому.