Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982
Шрифт:
Как бы мы ни отказывались от трагического, мы не в состоянии отменить его.
А что делается зачастую в наших издательствах? Из книги изымают рассказы, очерки, из большой вещи отдельные куски, в которых, по мнению издательства, “какие-то тени”. Тени эти, переводя на наш обыденный язык, все те же недостатки, которые раздражают издательского работника,- родного брата любителя голубого покоя.
Они наносят литературе большой вред, мешают нам работать.
Попробуйте найти лес без подлеска. Не скоро найдете. Леса без подлеска не бывает. Без кривого дерева тоже. А если этот лес в Армении, уверяю, на счетной машине не пересчитаете всех сортов деревьев, кустарников, разных дичков, начиная
Хотим мы того или нет, в жизни колючий терновник соседствует с нежным, легко ранимым флоксом или барбарисом, кривой дикий лозняк теснит стройную белоствольную березку. А прижимая букет с розами к груди, не нужно забывать о шипах, которые могут вас уколоть.
Я боюсь Толстого, сказавшего: "Искусство… не терпит посредственности. Оно же не терпит сознательности".
В самом деле, как быть со своим прошлым? Разве не следует к нему относиться сознательно? Наше время не мешок, в который можно запихать все, что под руку попадется. Я не могу просто так, пласт за пластом поднимать на поверхность, на обозрение читателям свои воспоминания и не могу спокойно погрузиться в самосозерцание шестидесятилетнего человека, возвращающегося в свое столь отдаленное детство. Прошлое надо видеть. Вот оно, мое прошлое – наш Норшен, дороги к нему, вещи, люди, мои сверстники, мой дед. Я могу еще много о них рассказывать, но это все-таки не будет литературой, если я не увижу их по-своему, не привнесу в них частицу самого себя. Когда ты видишь по-настоящему, когда ты выходишь из роли обычного наблюдателя, открываешь то, что тебе нужно. Что нужно искусству. И тогда ты сам становишься видным!!!
Писать надо о человечности и мужестве, не возводя их в исключительность и геройство. Не пугать читателя “сверхподвигом", не порождать в нем сомнения в способности каждого совершить поступок. Чтобы он не подумал: "А я так не смог бы". Эта неуверенность может сыграть пагубную роль в час испытания. Опасность может показаться заведомо непосильной, неодолимой…
Таков, на мой взгляд, один из непреложных законов художественной литературы.
Головокружительные похождения выдуманных суперменов оказывают литературе только медвежью услугу.
Недавно в Русском драматическом театре имени Станиславского в Ереване я смотрел пьесу грузинского драматурга Чхикадзе. В течение двух часов на глазах зрителя вызревала правда, отметая в сторону ложь. Мы видели настоящую жизнь – со всем ее шлаком, видели, как она захламлена, ущербна, как нуждается в правде, в справедливости, в совести – во всем том, что делает человека человеком.
Публика по окончании спектакля не бросились к вешалкам, как обычно, а задержалась: каждому хотелось поблагодарить театр за такую постановку.
В пьесе Чхикадзе правдолюбца журналиста увольняют с работы. И это настораживает, делает пьесу актуальной, нужной сегодня.
Я не призываю писателей коллекционировать зло, но и не считаю себя вправе обходить то страшное, что оно несет людям. Замалчивать зло – значит поощрять его, позволять ему глубже пустить корни. Я считал бы себя оскорбленным, недостойным уважения, если бы промолчал о том, что знаю, вижу, день за днем наблюдаю, надрывая себе сердце.
Я не разделяю и иронической реплики, брошенной как бы невзначай одним из коллег: "Не твое дело, писатель, разбираться в том, что в жизни не ладится, это дело начальства". Даже иронию такую не принимаю. До иронии ли нам сейчас?
Людей добрых, отзывчивых, конечно, больше. Жестоких мало, их единицы. Но хорошее не всегда
Мир, в который мы приходим, – не новогодний подарок в яркой упаковке. Как бы он ни был совершенен, чего-то в нем недостает, что-то не вполне устраивает тебя. Нужно изменить, переделать, приспособить его к твоим надобностям. Создавать заново.
Разумеется, при такой перестройке не обойтись без конфликта. Конфликт – это спор между старым и новым. Между передовым и отсталым. Между правдой и ложью. Между добром и злом. И это естественно и закономерно.
Принимать мир безукоризненно налаженным, значит ничего ему не желать.
Нести правду – значит стоять насмерть за добро, помогать добру победить зло. Чтобы тесно стало злюке-злу на нашей земле.
Задумывались ли вы над тем, почему лодка под парусом идет против ветра? Почему самолет, оторвавшись от земли, летит на ветер? Почему птица учится летать, тоже принимая ветер в грудь?
Я не жалею, что встречный ветер всегда жег мне лицо. Злой, мудрый встречный ветер. Он не только жег меня, но и научил жить не по ветру.
Почему, встретившись со злом, мы очень часто проигрываем? По очень простой логике. Зло застает нас всегда неподготовленными. Недостаток информации разоружает нас. Столкновение с ним всегда неожиданно, момент внезапности решает судьбу нашей запоздалой схватки. Мы начинаем борьбу со злом, когда исход боя уже предопределен и не в нашу пользу. Грош цена такой войне.
Безудержная апология, восхваление или зряшное отрицание всего – равноправные палачи всего живого в искусстве.
Не расточай похвал волку за то, что он волк, из боязни, что он может тебя съесть, перегрызть тебе горло. Из страха перед кем-то не льсти ему, награждая его качествами, заимствованными из собственного кармана. От твоих похвал волк не станет лисицей, а коршун – другом курицы… Не пожертвовав десятью тысячами дел, невозможно совершить одного значительного.
Есть дни потерь так же, как и дни удач, дни обретений. Сегодня – мертвый день. Я ничего не написал, нарушил закон: ни дня без строчки.
Живу – значит действую, ошибаюсь, люблю, ненавижу. Если надо, бросаюсь с кулаками в драку. Без этого нельзя. Жизнь сложна, а люди – разные.
Он всегда и во всем руководствуется готовыми стандартами, свято веря, что хорошо лишь то, что укладывается в границы, предписанные инструкцией. Нехоженые пути ему неведомы. Но есть другая властная потребность – остаться самим собой. Границы, предписанные любой инструкцией, несут личности распад, а если эта личность – писатель, начисто убивают его.
Никогда не бойся мгновений, которые вечны.
Печально чистое небо, если на нем не сверкают мятежные молнии.
Я всю жизнь что-то преодолевал. Наверное, когда я умру, гримаса преодоления так и застынет у меня на лице.
Жанр короткого рассказа – как вспышка молнии, минутное озарение всего окружающего. И прежде всего – облюбованного тобою объекта. Было бы справедливо, если бы этот жанр именовался мгновением правды. Я мечтаю написать книгу, назвав ее мгновением правды.
Александр Трофимович Твардовский как-то сказал по поводу каких-то виршей, которое ему не понравились: "Вот бы к этому подтексту еще бы текст". Это зачастую и подводит автора, пишущего короткие рассказы. Очень часто подтекст есть, а текста нет. Или наоборот. Есть текст, а подтекста нет. Здесь нужен точный прицел, точное попадание в яблочко. Промахнулся – рассказа нет, не получился тот естественный сплав текста и подтекста, который и приносит успех. А что это за яблочко, спросите вы, в которое нужно попасть, чтобы получился рассказ? Правда, правда искусства.