Наездник Ветра
Шрифт:
– Обрубай! – сказал Всеслав Хвату, взойдя с ним на борт. Приказчик обнажил меч и перерубил канат, державший судёнышко у причала. На других лодках сделали то же. Воины дружно взялись за вёсла. Уключины заскрипели. Константинополь пополз назад. Покинув Ряды величественных галер и хеландий, стоявших на якорях, Пять маленьких кораблей, загруженных дорогим товаром и золотом, косяком пошли в открытое море.
Было ещё довольно темно. Калокир стоял на корме. При свете тающих звёзд видел он всё каменное обличье Константинополя, понизу окутанное туманом, и наслаждался радостным звоном сердца в своей груди. Дорога к мечте была перед ним открыта. Возможно, что ей не будет конца, но даже такой расклад делал Иоанна
Достав из мешка посольские грамоты, Иоанн порвал их в клочки, которые отдал ветру. Тот их развеял над морской гладью. Подставив ему лицо, Иоанн сам чувствовал себя ветром.
– Любовные письма рвёшь? – спросил у него за спиной Георгий Арианит. Патрикий, не обернувшись, ответил:
– Да.
– Много их! Что, все от одной?
Иоанн кивнул.
– Видимо, она тебя сильно любит, – предположил Георгий, – если у неё есть свободные деньги, юность и привлекательность, ты – счастливчик!
– Да, всего этого у неё в избытке, – сказал в ответ Калокир, – и она – царица Империи!
Спустя час заря растеклась над морем. Поднялось солнце. Константинополь был уже едва виден на горизонте.
– Настася, спой! – потребовали гребцы. Гусляр Спирк взял гусли. Серебряный рокот струн сразу дал понять Иоанну, что этот румяный молодой воин – мастер своего дела. Настася, сидя на узком борту ладьи, затянула песню о князе Рюрике. Её чудный голос, звеня над морскою синью, слился с зарёй, будто то был голос самого солнца. Патрикий, присев на бочку с вином близ мачты, стал любоваться юной певицей. Она была далеко не так ослепительна, как зеленоглазая Феофано, но хороша. Её красота не пленила сразу, а наполняла сердце сладостной тишиной, как красота леса. Легко можно было представить себе Настасю возле ручья, с венком из ромашек на голове, кормящей из рук лосёнка. И много чего ещё представлял себе Иоанн, разглядывая её стройные, загорелые ноги. На ней была лишь узорчатая рубашка с тоненьким пояском, и ничего больше.
Ближе к полудню ветер окреп, и, к всеобщей радости, изменил своё направление. Он теперь был попутным. Вздув паруса с разноцветной вышивкой, тут же поднятые на мачты, он весело поволок корабли по крутым волнам. Гребцы, бросив вёсла, начали пить вино.
– Патрикий, пошли обедать, – позвал Всеслав. Он, Калокир, Хват, Георгий, Лев, Настася и Спирк устроились на корме, вокруг скатерти с разной выпивкой и закусками, скрестив ноги как сарацины. Пили не чокаясь, из больших берёзовых чаш, которые руссы именовали забавным словом – ковши. Мясо, хлеб и рыбу брали руками. Из разговора, который завязался по ходу дела, патрикий узнал о том, что Хват родом с Ладоги, Настася – из Плесково, а Спирк – из Любеча. Хват сотрудничал со Всеславом уже два года. Купец ценил ладожанина за большую ловкость в делах, а также за его связи с великим множеством самых разных людей, от лихих прохвостов вроде Равула до печенежских князьков и секретарей логофета. Спирку было лет двадцать пять, однако его с Настасей связывала только работа, более ничего. Ни он, ни она не любили сидеть на месте. Сопровождая последние месяцев шесть Всеслава, они имели и деньги, и перемену мест, так что всё им нравилось. Всеслав и его дружинники были также довольны ими.
– Так вы не остались в Киеве только лишь потому, что дорога манит? – спросил у них Иоанн, – Святослав, насколько я его знаю, довольно щедр! Ему, по вашим словам, очень нравилось слушать вас. Что произошло?
– Если Святославу сегодня что-нибудь нравится, это ещё не значит, что уже завтра оно не будет изрублено им в куски, – отозвался Спирк, жуя солонину.
– И женщин он тоже рубит? – встревожился Калокир.
– Нет, – сказал Всеслав, хлебнув медовухи, – хоть многих стоило бы! И в первую очередь – суку эту, Малушу.
– Малушу? Постой, постой! Так она ведь – мать его сына, если не ошибаюсь?
– Потому она и ведёт себя в Любече, как царица. Зря Святослав отправил её туда. Лучше бы прикончил. Тысяча воинов под её рукой! Представляешь? Целая тысяча! Любеч стал прямо гнездом гадюк. Все те, кого Святослав не любит, бегут туда, получают благодеяния и придумывают с Малушей разные каверзы против князя. Когда-нибудь, я уверен, Святослав будет сильно жалеть о том, что так долго смотрел сквозь пальцы на это б…о!
Патрикий был озадачен.
– За что князь сослал её? – спросил он.
– А за то, что много стала на себя брать!
– Вдобавок, она ещё очень страшная, – перебила купца Настася, скорчив такую рожу, что все покатились со смеху, – как кикимора из болота! И очень злая. Не понимаю, что Святослав нашёл в ней? Впрочем, ему было девятнадцать лет, когда она зачала от него Владимира.
– Так сейчас Владимиру пять? – спросил Калокир.
– Четыре, – бросил Всеслав, – Ярополку – шесть, а Олегу – пять. Их мать умерла, отравившись чем-то. Ещё при ней Святослав путался с Малушей. Хват, ты не помнишь, когда князь отправил Малушу в Любеч? Что-то я позабыл.
– Да в тот самый год, когда разгромил хазар, – подсказал приказчик, подлив вина в ковш патрикия, – ведь Фарлаф во дворце кагана нашёл Роксану! Она должна была стать наложницей.
– Точно, точно!
Сделав глоток вина, Калокир спросил:
– Должно быть, Малуша не очень любит эту Роксану?
Все засмеялись.
– Малуша ей чуть глаза не выдрала, – сказал Хват, – как раз из-за этого Святослав Малушу избил и отправил в Любеч.
– Бедняжка она, – вздохнула Настася, – мне её очень жалко.
– Малушу?
– Да нет, Роксану! Все её ненавидят. Женщины ненавидят её за то, что она красива, ну а мужчины – за то, что она горда. Особенно невзлюбил её этот старый медведь, Свенельд! Патрикий, ты его знаешь?
– Знаю, – кивнул патрикий, – варяг, военный советник князя. За что же он может ненавидеть его жену?
– Какую ещё жену? – махнул здоровенной рукой Всеслав, едва не задев приказчика, – не жена эта египтянка нашему князю! И вряд ли станет женою. А ненавидит Свенельд Роксану из-за Фарлафа.
– Из-за кого? – спросил Калокир, уже второй раз услышав это нормандское имя.
– Настасенька, расскажи патрикию о Фарлафе, – предложил Хват. Девушка, кивнув, глотнула ещё вина, изменила позу, и, обхватив руками коленки, печальным голосом начала рассказ:
– Фарлаф был сыном старшей сестры Свенельда. Свенельд любил его, как родного сына. А Святослав называл Фарлафа не другом – братом. Фарлаф был так красив, что девки с ума сходили, на него глядя. И так силён, что одной рукой мог остановить дикого степного коня, раненого в ноздри! Под Итилём Фарлаф и Святослав сражались бок о бок. А после взятия Итиля, когда город грабили, Фарлаф встретил вдруг во дворце кагана Роксану. Жгучее чувство к ней за одно мгновение овладело им. Он взял её на руки и понёс, отстраняя крушивших всё русских воинов, к своему шатру. А на другой день состоялся пир победителей. И Роксана увидела Святослава. Она влюбилась в него, притом до беспамятства. Святослав влюбился в неё. Фарлаф обезумел. В битве под Саркелом Святослав зарубил кагана. «Каган убит!» – крикнул он, поднявшись на стременах. И сто тысяч воинов под небесный гром и грохот сражения повторили крик Святослава. Но тут ему пришлось иметь дело с лучшим своим дружком, Фарлафом. «И Святослав убит!» – аж с пеной у рта завопил Фарлаф, обрушиваясь на князя. Мечи их встретились. Святослав сразил друга ударом прямо в лицо, потому что Фарлаф был очень хорош собою. Теперь ты, патрикий, я полагаю, не удивишься, если заметишь вдруг полный ненависти взгляд Свенельда, направленный на Роксану!