Нагая мишень
Шрифт:
Я еще раз позвонил Мельфеи.
— А вы знаете, что четверть часа назад в Неаполе началась паника? — спросил тот. — Заговорщики развесили на стенах плакаты с текстом ультиматума. Люди бегут из города.
— Немедленно прикажите освободить всех заключенных! — закричал я в трубку.
— Синьор Антонио… — В голосе моего собеседника вдруг появилась знакомая нотка холодности, с которой он обращался к Ибрагиму в первые дни нашего пребывания на Капри. — Почему вы перешли на их сторону? Если бы вы верили в этот взрыв, вы никогда бы не оставались в Сорренто.
Я
Лючия улыбнулась мне.
— Антонио, — она огляделась по сторонам. — Запомни это мгновение.
До меня не сразу дошло, что она имела в виду.
— Думаешь, что я не сохраню в памяти день нашей свадьбы?
— Про свадьбу можешь забыть.
— Тогда про какое мгновение ты говоришь?
— О том обычном, одном из множества, которое сейчас обнимает нас, целует и уходит. Мне хотелось бы, чтобы именно оно осталось в нашей памяти. Но прошу тебя, помни только об этом одном мгновении, и думай о нем всегда, в отрыве от сегодняшнего дня.
— Хорошо. Я буду его помнить, и, видимо, я понимаю, какие мгновения для тебя ценные. Люди сохраняют в памяти даты, номера дипломов, сроки продвижения по службе, вспоминают свадьбы и какие-то годовщины, рождения и похороны, великие события и мгновения иных, стандартизированных успехов и шаблонных неудач. Они накапливают все это, что обычай заставляет их помнить, что вписывается в рубрику, что никак не нарушит шестереночек статистических арифмометров, и что никак не формирует их истинную жизнь. А когда на закате дня приходит бухгалтер по списанию, они отдают ему все и остаются ни с чем, потому что у них нет таких мгновений, как у нас.
В четверть шестого мы вернулись в комнату. Ибрагим пил вино в компании помощников Лучано. Я показал ему на часы, но он пригласил нас к столу. В половину шестого я зацепил Софию и сообщил ей, который час. Вместо этого, она подала мне гитару. Я сунул ее Ибрагиму. Листано танцевал с Еленой. Все пели и пили. Я же все время сжимал руку Лючии, но сидел спокойно. Мне не хотелось, чтобы показалось, будто бы я боюсь больше других.
Только в семнадцать сорок София поднялась из-за стола.
— Дорогие мои, — сказала она. — Пошли, потому что сейчас нас выбросят из этого кино.
Елена искала сумочку с косметикой. Ибрагим настраивал гитару. Листано же отправился наверх за какой-то книжкой, которую хотел взять с собой на Сицилию.
— До встречи в Палермо! — воскликнул я.
Сражу же после того, я схватил Лючию за руку и вытащил ее в сад. Там глянул на вершину горы. Полоса переключателей переместилась с улицы под открытые ворота. Я завел Лючию на семнадцатый переключатель и встал рядом с нею.
Через секунду меня окружила толпа бегущих людей. Я находился на широкой площади, прямо посреди какого-то сборища. Люди кричали и размахивали транспарантами.
Я звал ее минут десять, пока не увидел гипнотизера с Софией. Над головами демонстрантов мелькнуло лицо Ибрагима. Он что-то кричал мне. Я понял, что Лючия не перенеслась в стерео Палермо. Ибрагим видел ее в Сорренто, когда она бежала в сторону берега.
Как только мы вынырнули из толпы, я помчался к пятьдесят первому переключателю, встал на него и вернулся в Сорренто. За это же время внутренняя часть экрана сдвинулась в сторону моря.
Я стоял на высоком берегу. Это место я узнал сразу же. Где-то неподалеку в открытом окне играло радио. Я услышал, что сейчас восемнадцать ноль-ноль. У тропки над обрывом стоял дорожный указатель с надписью «Ostello per la Gioventu». Стрелка показвала на вылет маленькой улочки, откуда выбежала Лючия.
В ее глазах стояли слезы. Я крепко прижал ее к себе.
— В Неаполе взорвется бомба! — выкрикнула она.
Девушка хватала воздух. Жаркий ветер дергал ее волосы у самой моей щеки. Я глянул в синюю даль горизонта. Неаполь отблескивал в лучах пурпурного солнца. Когда я склонил голову в поисках губ Лючии, над горизонтом вспыхнул призрак ожидаемого восхода. Когда же я мигнул, ощущая зрачками жар безумствующего вдали ада, весь мир закружил у меня перед глазами в наводнении бело-фиолетовой вспышки.
Вернись в Сорренто
И вот он я тут. Вот уже много дней я нахожусь в живописном и светлом городе, что заполняет громадное пространство под съемочной площадкой Крыши Мира. Здесь я нашел все, кроме решения тайны нашего бытия. Я мог бы существовать здесь целую бесконечность, но вовсе не собираюсь побить рекорд продолжительности жизни. В надежде меня удерживает мысль, что Лючия тоже живет, и подобно мне она блуждает где-то в этой многомиллиардной толпе. Наверняка, если бы я с ней не познакомился, то был бы здесь счастлив, ведь Ибрагим не врал, описывая условия, в которых живут люди девяносто шестого века.
У меня есть все основания судить, что Лючия настоящая. Я неоднократно проигрывал всю историю нашего пребывания на Капри и в Сорренто. В этой истории я не обнаружил ни единой ситуации, когда Лючия вышла бы за рамки стереона.
Потому я и думаю, что она живая. Только и не это главное. Я буду искать ее до того самого дня, когда пробьет мой час в очереди к Духу Мира. Тогда я вернусь на съемочную площадку и найду Сорренто, чтобы соединиться с ней в то мгновение, которое она мне столь выразительно указала.
Ведь Лючия ждет там. Без нее я не представляю себе будущего, и мне плевать, знает ли она, что там, где царят тени фиктивного мира, среди убедительных миражей иногда появляется нечто реальное, что является первоначальным по отношению к несовершенному телу, хотя тоже, как и оно, обладающее недостатками, без чего не было бы этих мертвых слов, и что когда-нибудь его, это тело, оживит — бессмертная, среди миражей, душа.
Варшава, 1978